Пока мадам Борискина поучала Марию, Айрин отошла к окну, глядя на море, освещенное лунным светом. Она не могла бы успокоить Марию, как это сделала умудренная жизнью женщина. К тому же их связывали общая родина, культура и язык и они принадлежали к одному сословию. Мария постепенно пришла в себя. Айрин знала, что сама она была бы не способна на компромисс, к которому призывала мадам Борискина, но для русской женщины, воспитанной в условиях того общества, это был, вероятно, единственный способ выжить.

Марию уговаривали остаться в отеле хотя бы на одну ночь, но она, успокоившись, решила вернуться на яхту до приезда Леона — не для того, чтобы устроить ему сцену ревности, а чтобы сделать первый шаг на пути, начертанном ее старшей наставницей. Проводив ее к пристани, Айрин долго смотрела, как лодка увозит ее к большой белой яхте, где ее ожидала команда моряков в белой морской форме с начищенными до блеска пуговицами. Оказавшись на борту яхты, Мария — маленькая и хрупкая женщина на фоне рослых матросов — помахала ей рукой.

Айрин вернулась домой. Войдя во двор, она сразу заметила узкие полоски света, струящиеся через закрытые ставни окна. Кроме нее, ключ от квартиры был только у Грегори. Сердце ей подсказало: это он. Айрин еще немного помедлила, прежде чем подняться по лестнице вверх. Она страшно волновалась, не представляя, какой будет их встреча.

Не успела она подняться на первую ступеньку, как дверь распахнулась и из нее вышел Грегори. Несколько секунд они молча смотрели друг на друга.

— Могла бы ты жить в Голландии? — без всяких предисловий громко спросил он. — Я собираюсь закрыть офис на Хаттон-Гарден и перевести большую часть бизнеса в Амстердам.

От радости у Айрин закружилась голова, и, чтобы не упасть, она прислонилась к стене. Все-таки он нашел выход: отыскал город, где они могли бы жить вместе. Вытянув руки, Айрин бросилась ему навстречу. Пробежав несколько ступенек вниз, Грегори крепко схватил ее в объятия и буквально набросился на нее с поцелуями. Он не переставая целовал ее, повторял ей слова любви, говорил, как тосковал по ней во время их разлуки, твердил, что им нельзя расставаться, как это было в последний раз в Лондоне. Едва переступив порог квартиры, они бросились в постель, предавшись любви и забыв обо всем на свете.

На следующее утро весь Монте-Карло гудел слухами о последнем скандале.

Раскинувшись на атласных подушках в своей роскошной постели номера «Отеля-де-Пари», Лилиан просматривала утренние газеты, в которых, как она предвидела, упоминались события вчерашнего вечера в «Эрмитаже». Уже по выражению лица служанки, которая принесла ей завтрак в постель, она поняла, о чем болтают в отеле. Разумеется, горничная не сказала ни слова, но по ее насмешливому взгляду и резкому движению, с которым она поставила поднос на кровать, Лилиан поняла, что все уже знают о вчерашнем инциденте.

Швырнув на пол газету, Лилиан налила себе кофе и сделала глоток. Если до босса дойдут эти сплетни, ей несдобровать. Зачем только она согласилась пойти на тот ужин?

Впрочем, она прекрасно знала зачем: на туалетном столике рядом с хрустальным графином от Лалика стояла белая коробочка с фирменным знаком Дома Фаберже. В ней находилось самое потрясающее бриллиантовое колье, которая она видела в своей жизни. Когда Леон надел его на шею Лилиан, она испытала состояние, близкое к оргазму, и, глядя на свое отражение в зеркале, чуть не потеряла сознание. Обладание такими драгоценностями возвеличивало ее в собственных глазах.

Леон обещал подарить ей все, что она захочет, и все же она не ожидала такого великолепия сверкающих бриллиантовых подвесок, оправленных в белое золото. Ослепительное колье покрывало не только шею; оно свисало до самого выреза платья, сверкая, как сосулька на солнце.

Единственное, что портило удовольствие от подарка, было лицо дарителя, которое она увидела в зеркале: он сгорал страстью обладать ею, как она жаждала обладать колье. До сих пор она старалась сдерживать его пыл: он должен знать, что «гейэти-герлз» — это высшая награда для мужчины. Лилиан высокомерно носила маску респектабельности, служившую ей щитом и помогавшую отбиваться от назойливых ухаживаний. Секс был для нее лишь средством достижения меркантильных целей и не имел ничего общего с любовью. Любовь — это нечто романтическое, духовное, чистое, связанное с поцелуями, ласковым пожатием рук, обменом нежными взглядами. Вот почему она предпочитала юношей, способных боготворить ее, относиться к ней, как к неприступной богине. Был случай, когда один пылкий юноша выпряг лошадь из ее кареты и сам вместо лошади повез ее по улицам. Ей посвящали поэмы, в которых влюбленные поклонники изливали свои чувства, но подобные проявления были возможны только у самых юных обожателей, бескорыстно преклонявшихся перед своей богиней.

Иначе обстояло дело с более зрелыми почитателями. Безусловно, они тоже соблюдали правила, принятые в обращении с «гейэти-герлз», но их помыслы были не столь чистыми и наивными. И только Грегори мог отрезвить ее, открыть ей глаза на истинные ценности жизни, но даже он не понимал когда-то, что ей недостаточно его любви: Лилиан была одержима неутолимой жаждой всеобщего преклонения.

Единственным авторитетом был для нее босс, который открыл ее в каком-то заштатном мюзик-холле, сделав из нее звезду «Гейэти» и ничего не требуя взамен. Он был ее идеалом, ее богом, несмотря на то что у него не было ничего общего с красавцем Романовым, увивавшимся за ней в последнее время.

— Нам нельзя опаздывать, — кокетливо сказала она, отстраняясь от Леона. — Не забывайте, что вы устроитель сегодняшнего банкета. Только представьте себе, какой фурор я произведу на всех, когда появлюсь в новом колье. Вы самый очаровательный мужчина. Лилиан Роз желает поцеловать Леона за этот чудный, чудный подарок! — прощебетала она, чмокнув его в щеку.

Прием устраивался в большом зале «Эрмитажа». Лилиан неоднократно бывала здесь, но она не ожидала, что на ужин приглашены еще пятеро русских джентльменов, двое из которых тоже носили фамилию Романовы. Но еще больше она была поражена, увидев, что они привели с собой двух куртизанок. Лилиан Роз была оскорблена до глубины души. Ни одна из «гейэти-герлз» не могла позволить себе сидеть за одним столом со шлюхами. Очевидно, Леон Романов, будучи иностранцем, не придавал значения таким мелочам. Лилиан пыталась втолковать ему, что им лучше сесть за другой стол, чтобы не находиться в одной компании с такой публикой.

И тут он пришел в бешенство. Лилиан сделала попытку подняться из-за стола, но он схватил ее за плечи и грубо посадил на место. В его жесте она почувствовала презрительно-пренебрежительное отношение к себе. Значит, он уравнял ее с этими девками, она нужна ему лишь для любовных утех. Он оценил ее, заплатил этим колье, а теперь ждал от нее полной отдачи, устроив этот позорный ужин.

Чтобы продемонстрировать свое недовольство, Лилиан не проронила ни слова, игнорируя всю компанию. Леон был возмущен ее поведением и напился. На стол подавали лучшие вина, в воздух одна за другой летели пробки от шампанского. Официанты из кожи вон лезли, чтобы угодить гостям. Компания шумно веселилась, куртизанки громко хохотали. Леон напился до такого состояния, что едва держался на ногах. Лилиан была в ужасе, но самое неприятное заключалось в том, что многие из присутствующих сразу узнали ее. Она чувствовала себя униженной и оскорбленной. Под предлогом, что ей надо попудрить носик, она попыталась сбежать, но Леон тут же увязался за ней и, прислонившись к дверям дамской комнаты, ожидал ее у входа в туалет с бокалом шампанского в руках. Когда Лилиан вышла, он потащил ее к столу и громким шепотом высказал все, что он с ней сделает, если ей еще раз вздумается ускользнуть от него.