Тем не менее мне было очень больно сознавать, что мы настолько отдалились друг от друга, особенно в тот момент, когда я наконец-то могла бы помочь Клэр. Хотя нельзя сказать, что я была признанным экспертом в этой области.

Много лет назад я решила для себя, что у меня не будет детей, – или, точнее, мое биполярное расстройство приняло такое решение за меня. Врачи не рекомендовали пытаться зачать детей тем, кто принимает литиевые таблетки, а я не желала рисковать и надеяться, что все закончится для меня благополучно. Клэр, разумеется, поддержала меня в этом убеждении – или, во всяком случае, она села рядом и обняла меня, когда я в слезах и соплях заявила ей об этом. Пожалуй, уже один этот факт изрядно осложнил бы обсуждение ее собственной беременности, даже если бы я от нее не отдалилась. Но дружба – это дорога с двусторонним движением, и я проклинала себя последними словами за то, что даже ни разу не спросила Клэр о планах в этой области.

Но вдруг я резко остановилась посреди улицы, когда в голову мне пришла одна мысль. Теперь, когда я собиралась переехать к Мартину, нам, возможно, рано или поздно придется заговорить о детях.

Паника накрыла меня с головой. Не потому, что я боялась, будто мое нежелание зачать оттолкнет его, а совсем напротив. Совершенно неожиданно меня вдруг охватило непреодолимое желание иметь общих детей с этим мужчиной. Меня охватил неземной восторг, голова закружилась от множества мыслей, которые пришли в нее разом. Найти замену литию… найти другую квартиру, потому что апартаменты под крышей решительно не годятся для ребенка… выбрать имя для него или для нее… На кого из нас будет похож ребенок?

Наше будущее обещало быть восхитительным. И все, что нам для этого требовалось, – решить проблему с Донной Джой.

Оглядевшись по сторонам, я вдруг заметила, что дошла до Ноттинг-Хилл и стою на Портобелло-роуд, совсем рядом с кафе, в котором, по словам Клэр, подавали розовый кофе латте. Взяв у продавца газету, тот самый воскресный таблоид, который показывала мне Клэр, я вошла в кафе и за пастельно-розовым кофе еще раз прочла всю статью от начала и до конца, чувствуя, как меня вновь охватывает гнев. Это была бульварная пресса в самом худшем своем проявлении. Как мог журналист написать такое и не терзаться угрызениями совести, оставалось вне пределов моего понимания. Зато я точно знала, к кому можно обратиться за подробностями: к Дженни Моррис, старой школьной подруге, которая помогла найти меня, когда я сбежала из дома летом, перед самым поступлением в университет.

Дженни поднялась вверх – или скатилась вниз – по той же самой тропинке, что и я, причем мы обе вышли из одной и той же, самой обычной средней школы на севере Англии. Но потом наши пути разошлись, когда мы ощутили неизбежное притяжение столицы, с той только разницей, что Дженни подалась в журналистику, а я – в юриспруденцию.

Я не виделась с ней вот уже несколько лет, но, когда я получила от нее последнюю весточку, она работала в издательстве того самого таблоида, который я сейчас держала в руках.

Я набрала ее имя в строке «Гугла», и поисковая машина выбросила ее профиль на «Линкедин». Она по-прежнему работала в газете, хотя ее нынешняя должность называлась «заместитель редактора отдела» – несомненный шаг вверх с последней ступеньки, о которой она мне рассказывала. Впрочем, то, что Дженни занимала относительно высокий пост в таблоиде, было и хорошо, и плохо одновременно. Хорошо потому, что она держала руку на пульсе и была в курсе происходящего, а плохо – потому что она не поделится со мной нужными сведениями за просто так, какие бы дружеские воспоминания нас ни объединяли.

Я улыбнулась, вспомнив разоблачительную статью о шпаргалках, которую она написала для студенческого информационного бюллетеня. Статья произвела эффект разорвавшейся бомбы, поскольку опиралась на результаты тщательного расследования, в ходе которого Дженни купила украденную экзаменационную работу на тускло освещенной автомобильной парковке. К несчастью, попавший в неловкое положение директор школы отомстил ей, заявив, что незаконная сделка, совершенная Дженни, означает, что она сама нарушила правила сдачи экзаменов, и без колебаний отчислил ее. А Дженни в ответ просто позвонила в «Манчестер ивнинг ньюс» и получила заказ на статью о неспособности коррумпированной системы британского образования поддерживать свободу слова.

Отыскав ее номер в списке контактов своего телефона, я спросила себя, сумею ли до нее дозвониться. Я не пользовалась им вот уже несколько лет. Поначалу, когда она только переехала в Лондон и стала работать в одной из национальных газет, мы неоднократно встречались. Разумеется, она вываливала на меня ворох всевозможных сплетен обо всех и вся, обычно какую-нибудь сенсационную историю вдобавок к той, которую осмеливалась опубликовать газета. Но постепенно нам становилось все труднее выкраивать время для встреч и, по правде говоря, все сложнее игнорировать тот факт, что наши профессии оказались решительно несовместимы. Разве могла я рассказать Дженни какой-нибудь забавный случай из жизни очередной разводящейся пары, если он мог появиться – точнее, наверняка бы и появился – в завтрашней утренней газете? И в этом отношении ровным счетом ничего не изменилось – напротив, если на то пошло, то последние события лишь усугубили наш конфликт интересов. Но я отчаянно нуждалась в том, чтобы выслушать подоплеку этой истории, увидеть ее под другим углом. Я не видела фамилии Дженни ни под одной из статей о «пропавшей Донне», но она наверняка знала все подробности, озвученные на ежедневных планерках, а еще, что было для меня куда важнее, могла предполагать, к какой версии склоняется полиция. Хотелось лишь избежать очередных сюрпризов, и Дженни могла мне в этом помочь. Но о том, чего она попросит взамен, я могла только гадать. Я нажала кнопку вызова.

Дженни прибыла в кафе меньше чем через час. Ее голос по телефону звучал столь знакомо, что, устраиваясь поудобнее в ожидании подруги, я вдруг поняла: я ведь не имею ни малейшего понятия, чем ей пришлось пожертвовать, чтобы в воскресенье утром примчаться в Ноттинг-Хилл. Может быть, она отказалась от плотного позднего завтрака с другом или пропустила футбольный матч своего сына. Я ведь даже не знала, где она живет. Но чутье не подвело меня; будучи журналисткой, она не могла пренебречь встречей с женщиной, замешанной в самом громком за последние несколько лет скандале с пропавшим без вести человеком. И вот она вошла в кафе, уверенно лавируя между столиками и раскинув руки для объятий.

– Привет, незнакомка, – улыбнулась она и крепко обняла меня, когда я встала, чтобы поздороваться с ней.

Дженни заметно поправилась с тех пор, как я видела ее в последний раз, лицо ее округлилось, но улыбка от этого стала еще очаровательнее и ослепительнее. Харизма, которой она обладала, никуда не делась. Люди мгновенно проникались к ней симпатией и готовы были поделиться самым сокровенным – а потом прощали ее, когда она повторяла услышанное в прессе. И я понимала, что не должна ни на минуту забывать об этом.

– У меня все в порядке. И я рада тому, что появился повод, чтобы вновь встретиться с тобой, – сказала я, ничуть не покривив душой, сама удивляясь тому, как сильно, оказывается, я скучала по ней.