— Детство, счастливое детство, — изрек Зимин. — Эту лужу я тоже с детства помню, тут тритоны водятся. Водились раньше, сейчас, конечно, экология не та.

Кокосов смотрел на лужу с опаской.

— Ноги задирай, — посоветовал Зимин и прибавил газа.

Мотоцикл нырнул в воду, зашипели выхлопные трубы, пыхнуло паром, «БМВ» вылетел на противоположную сторону, вильнул в сторону, разбросал из под колес гравий.

Остановился возле покосившегося дома с покосившейся зеленой дверью.

— Приехали, — сказал Зимин. — Дом, милый дом. Слезайте, барин.

Кокосов слез, хлюпнул носом.

Зимин сощурился и поглядел за реку. Смерчи исчезли. Рассосались. Воздух был чист, только тучи. Тем лучше, будет время поговорить с этим придурком.

— Ты готов? — спросил Зимин.

Кокос кивнул.

— Добро пожаловать за кулисы, — Зимин ухмыльнулся. — Тебе понравится, я не сомневаюсь. Вообще, это познавательно. Знаешь, это место в моей жизни весьма и весьма значимо. Мне кажется, что здесь какая то энергетика. Тут всегда происходит… Потом расскажу. Знаешь, я все свои книги начинал только здесь, в своем доме. В своей старой комнате, в своем старом кресле. У меня там фамильная пишмашинка, я всегда первые страницы на ней… Что то я расчувствовался, мы здесь не за этим. Итак…

Зимин сделал саркастический приглашающий жест.

— Смотри, Алиса.

И распахнул зеленую дверь.

Вход в дом выглядел черной дырой. Зимин привычно нагнулся и нырнул в нее первым, Кокосов медлил.

— Не бойся, — успокоил из глубин тьмы Зимин. — Добро пожаловать в место снов.

В подъезде вроде бы пахло жареной картошкой и еще чем то кислым и характерным, Кокосов шмыгнул носом, пытаясь определить.

— Кошки, — пояснил Зимин. — Милые, добрые звери.

— Да, я тоже люблю кошек…

— Ненавижу кошек, — Зимин плюнул на пол. — Все мое детство прошло в кошачьей вони. Кошка — это худшее животное, хуже скунса. Вокруг полно гаражей, закоулков, пустырей и помоек, и везде заборы, и везде свалки — дрищи — не хочу. Но все эти окрестные твари собирались в мой подъезд. Они гадили под лестницей, они гадили на лестнице, особенно они любили гадить у меня под дверью! Вот ты представь — осеннее утро, на улице темно, и мне надо идти в школу, мимо железной дороги, мимо бетонного завода, мимо заводских очистных. Я открываю дверь, делаю шаг — и вступаю в дерьмо!

Зимин скрипнул зубами.

— Мне идти в школу, а у меня на ботинке кошачье дерьмо! Я начинаю его вытирать, а оно не вытирается! Совсем не вытирается! А домой я не могу вернуться — потому что дверь захлопнулась! И вот я иду в школу, и вытираю, вытираю, вытираю, а оно не вытирается. Никак! А деваться некуда, я прихожу в школу, и от меня воняет. И все от меня шарахаются! Даже за парту рядом не садятся!

— Так и получаются книги? — спросил Кокосов.

— Примерно, — немного успокоился Зимин. — Вообще, Кокосов, я очень ценю твой юмор, и знаешь что — ты недалек от истины. Друг мой Кокосов, кошки ходят не поперек! Кошки ходят прямо мне под дверь!

Кокосов хотел возразить, но Зимин в очередной раз его оборвал.

— Под дверь! — повторил он. — Под дверь! А еще шерсть дверь! Я все время болел кошачьими болезнями, это удивительно омерзительно… Впрочем, я немного отвлекся. Экскурсия продолжается! Ну, Кокос, хочешь увидеть, насколько кривы кошачьи тропы?

— Я не знаю…

— А я знаю!

Зимин схватил Кокосова за руку и поволок по лестнице на площадку первого этажа.

— Стертые ступени, — сказал Зимин. — Стертые ступени, кривая лестница, перила совсем расшатаны, мы жили на третьем этаже, а вот на первом… Тсыы–ы! Звучит торжественная музыка, можно сказать, фанфары!

Зимин остановился, указал на дверь за № 1. Дверь выглядела сурово. Сквозь засаленное подъездное окно пробивался слякотный дневной цвет, в его печальных лучах проглядывала дверь, которая некогда была обита красным дерматином, теперь этот дерматин свисал рваными полосами, казалось, что дверь штурмовала разгневанная стая динозавров–недомерков. И небезуспешно — короб двери оказался изрядно выворочен, торчали наружу гвозди и тряпки утеплителя.

Зимин подошел к двери, сделал невиннейшее лицо и постучал в косяк. И сразу же, не дожидаясь реакции, принялся пинать дверь ногой, злобно и громко, отчего дрожал весь дом и дребезжали стекла.

Кокосов поглядел на Зимина вопросительно.

— Пригороды, — пожал плечами Зимин. — Простота нравов.

И продолжил стучать. От каждого удара из щелей в стенах высыпался мусор, Кокосов закашлялся.

— А звонок? — спросил он.

— Это муляж.

Зимин ударил дверь с повышенной силой, и она открылась с резким скрипом. Кокосов сморщился от затхлого запаха, вырвавшегося из жилища, впрочем, вполне могло быть, что запах продуцировало не жилище, а субъект, появившийся на пороге. Это был мужчина неопределенного возраста, с бородой, с татуировками, в трусах. Мужчина подслеповато уставился на Зимина, потом, кажется, опознал.

— Витя… — с ностальгическими нотками выдохнул он. — А помнишь, как пескарей на Поганке удили?

— А как же, — цинично кивнул Зимин. — Прямо как сейчас. Но об этом после. Сейчас о важном. А ну ка, представься этому гражданину.

Зимин указал на Кокосова.

— А он не пристав? — прищурился мужчина.

— Ты не пристав? — на всякий случай спросил Зимин.

— Нет…

— Он не пристав, можешь быть с ним абсолютно откровенен. Представься, будь другом.

Мужчина в майке и трусах несколько — в меру сил — приосанился и произнес голосом, в котором чувствовались некоторые рудименты человеческого достоинства:

— Иван Арчибальдович.

И тряхнул остатками волос, и несколько завалился вперед, так что Зимину пришлось удержать его выставленной ладонью.

— Фамилиё назови, Арчибальдыч.

Иван Арчибальдович сконцентрировал человеческое достоинство в кулак, произнес с определенным вызовом:

— Холин. Иван Арчибальдович Холин.

— Дворянин, между прочим, — Зимин кивнул на Холина.

Кокосов вопросительно поднял брови.

— Потомственный, — с гордостью подтвердил Холин. — Мой род восходит к тем десяти родам…

— Не надо генеалогии, Холин, — остановил Зимин. — Это скучно. Расскажи нашему другу, кем ты по профессии будешь?

— Я? Я про профессии пианист–виртуоз…

— Спасибо, Арчибальдыч, ты человек эпохи Возрождения.

Зимин бережно подтолкнул Холина в грудь и закрыл дверь. Холин не стал прорываться, затих.