- Наверное, поздно. Он собирался еще на квартиру за постельным бельем..

- Вот что. — Петр Романович раздумывал. — Вот что. Сделай для меня великое одолжение: не рассказывай мужу о нашем разговоре, пока я с ним не увижусь.

- Петр, мне почему-то страшно.

- Тонечка, мне тоже. Но я тебя очень прошу.

- Я согласна. Речь идет о твоей жизни.

- И о вашей.

Они расстались. О монахе «сыщик» в горячке следствия позабыл.

На романтическом «березовом» полустанке одиноко стоял полковник с лукошком малины. «Ты что это, меня выслеживаешь?» — «Не вас, Ипполит Матвеевич». — «А чего не зашел?» Петр только рукой махнул: в такой запарке, мол. Поехали вместе.

- Выкладывай новости!

Петр выложил реалистический, так сказать, срез событий, не вдаваясь в подробности и подозрения; он и вообще-то был человек недоверчивый, а последние события и вовсе настраивали против всех и каждого. Не против старика, разумеется. который, однако, и заварил эту чертову кашу много лет назад!

- Приношу соболезнования, — сказал полковник деревянно. — Помочь ничем не могу.

- Ипполит Матвеевич, когда у Поля начался припадок.

- Не начинай сначала. Я сидел в прихожей — и баста.

- Да, да. Ангелевич сразу ушел, а Игорь задержался, так?

- Этот мальчишка посмел выговаривать мне, что будто бы не он, а я заварил кашу. Будто не он помчался другу про невесту доносить.

- И долго вы с ним пререкались?

- Пререкаться я не привык. Кратко послал его подальше — и разговор окончен.

- И он сразу ушел к себе? Ну, например, дверь на площадке хлопнула.

- Не слыхал, я прислушивался к воплям ребенка.

- А Ольга раньше них ушла?

- После. Вот про нее помню, как каблучки вниз по ступенькам процокали.

- А где она потеряла гребень?

- Что?

- Испанский гребень, ну, подарок. В переулке у нее в волосах был один.

- Так я нашел — в прихожей обронила. Слушай, я тебя предупреждал: мою дочь в эти кровавые разборки не впутывать! Посуди сам, Петруш, может ли женщина такой нежной конституции до смерти забить здоровенную, как лошадь, девицу и двух мужиков?

- Она занимается теннисом, — машинально вымолвил Петр и образумился. — Нет, меня поражает направление ваших мыслей. Кому придет в голову подозревать Ольгу! — Он помолчал, давая Ипполиту Матвеевичу время остыть. — Кстати, она слышала шаги наверху в подъезде, когда спускалась встречать «скорую».

- Ну, мало ли кто из соседей. Я не слышал.

- А она помнит.

- Шаги убийцы? — перебил Ипполит Матвеевич с дрожью в голове; даже задубелого военного проняло — что уж говорить про созерцателя- философа: кошмар девятилетней давности — кошмар жизни его! — вернулся и сводит с ума.

Ипполит Матвеевич нарушил гипнотическую паузу:

- Убийца прошел к себе, в свою квартиру? — и бросил быстрый, исподлобья, взгляд на собеседника. — Я не слышал, ну понятно, он тихонько действовал, осторожненько.

- Наш убийца свободно проходит сквозь стены и двери, — вспомнил Петр усмешку следователя, чтоб разрядить нервное напряжение, — и оставляет окровавленное орудие убийство в Копьевском переулке.

Разрядка не получилась, за всеми этими несообразностями стояла смерть.

- Мертвую голову? — встрепенулся Ипполит Матвеевич. В чем, в чем, а в орудиях я толк знаю. Он пошутил, поиздевался над тобой.

- Ну, знаете!

- Или с ума сошел. Увидел на комоде того бронзового зайчика.

- Статуэтку я так и не забрал из «органов». Тут не зайчик действует, а зверь пострашнее.

- Да объясни же!

- Объясню, когда сам пойму. Кстати, о зайчиках. Внук ведь тогда обиделся, что вы ему Балаболку на дачу не привезли?

- Балаболку? — дед вспоминал. — Да, про какие-то игрушки шла речь.

- Значит, перед убийством Маргариты вы ездили в Москву?

- Значит, ездил. Разве теперь вспомнишь.

- И день не помните?

- Ну, через столько лет. Чего ты об этом допытываешься?

- Может, вы Маргариту видели.

- Я?!

- С кем-нибудь, — благоразумно добавил Петр (вспомнилось: «Ему было пятьдесят шесть, в полном соку.»).

- Неужели б я тогда скрыл? — Полковник побагровел. — Ты меня подозреваешь? — не возмущенно спросил, а скорбно.

- Нет, Ипполит Матвеевич, в разнообразнейших линиях я пытаюсь восстановить узор событий.

- Узор следующий: эту шлюху я впервые увидел в день убийства во дворе в трусах и мальчишеской кепке.

- В шортах и бейсболке.

- Один черт. Потом — уже мертвую в моих чайных розах.

- Больше не крали?

- Нет, каждое утро проверяю.

- А почему вы решили, что розы ребенок срезал?

- Скорее, подросток. Точно не скажу, в кустах не разглядел, но невысокий как будто, шустрый, перемахнул через штакетник.

- Павел высокий.

- Это да, ваша порода крупная, гвардейская, я бы сказал. Что отец твой, что мой зять. Ты цветы не выбросил?

- Нет.

- Я свои узнаю. — Ипполит Матвеевич прищурился. — Тут — элемент садизма.

- Где?

- В этом напоминании. Из всех гуманитарных дисциплин я признаю историю. Остальное — болтология, извини, философ.

- Извиняю.

- Помнишь убийство императора Павла? Золоченой табакеркой.

- Ею был нанесен первый удар, потом его удавили.

- Ну, не в том суть. Тебе, конечно, известно, что в деле был замешан его сын. Каждое утро по этикету Александр I ходил поздороваться в покои матери, где в комнате перед спальней она устроила своего рода музей, воссоздающий картину той мрачной ночи. Особенно пугала наследника окровавленная рубаха отца. Мороз по коже, а?

- Любопытная аналогия, — отдал должное Петр Романович оригинальному повороту беседы. — Носовой платок с синей каемочкой, который каждую ночь подкладывали Фриде, задушившей своего младенца.

- Ух ты, черт! Кто кому подкладывал?

- Помните бал сатаны в «Мастере и Маргарите»?

- Я думал, ты серьезно. Не люблю фантастику, — отмахнулся полковник.

- А розы через девять лет на месте преступления — это ли не фантастика?

- Вот я и говорю: садизм, напугать до смерти, до безумия. извращение, понял? Эх, Петруша, нам и не вообразить, сколько бедняга выстрадал за эти годы. Ожесточился, озлобился.