– Дробь стрельбе! – распорядился Ушаков. – Кажется, этот уже наш!

Из хроники сражения: «…От турецкого флота отстали два сильно поврежденных корабля, один из которых, 74-пушечный “Капудания”, был флагманским Саид-бея. Другой был 66-пушечный “Мелеки-Бахри” (Царь морей). Потеряв своего командира Кара-Али, убитого ядром, он сдался без боя. А “Капудания”, пытаясь оторваться от преследования, направил свой курс к мелководью, отделявшему фарватер между Кинбурном и Гаджибеем. В погоню за ним был послан командир авангарда капитан бригадирского ранга Г К. Голенкин с двумя кораблями и двумя фрегатами. Корабль “Св. Андрей” первым настиг “Капуданию” и открыл по нему огонь. Вскоре подоспел “Св. Георгий”, а вслед за ним – “Преображение Господне” и еще несколько судов. Подходя из-под ветра и произведя залп, они сменяли друг друга. В 12 часов при юго-западном ветре гребная и парусная флотилия по сигналу генерал-майора флота И.М. де Рибаса снялась с якоря и направилась в сторону, где была слышна пушечная канонада. Де Рибас намеревался присоединить к севастопольскому флоту четыре своих фрегата. К этому времени корабль Саит-бея был практически окружен, но, несмотря на свое незавидное положение, продолжал храбро защищаться. Ушаков, видя бесполезное упорство неприятеля, в 14 часов подошел к нему на расстояние 30 сажен, сбил с него все мачты и уступил место следовавшему за ним “Св. Георгию”. Вскоре “Рождество Христово” снова встал бортом против носа турецкого флагмана, готовясь к очередному залпу. Но тут, видя свою безысходность, турецкий флагман спустил флаг».

«Люди неприятельского корабля, – доносил впоследствии Ушаков, – выбежав все наверх, на бак и на борта, поднимая руки кверху, кричали на мой корабль и просили пощады и своего спасения. Заметя оное, данным сигналом приказал я бой прекратить и послать вооруженные шлюпки для спасения командира и служителей, ибо во время бою храбрость и отчаянность турецкого адмирала трехбунчужного паши Саит-бея были столь беспредельны, что он не сдавал своего корабля до тех пор, пока не был весь разбит до крайности».

Над кормой «Капудании» поднимался зловеще черный столб дыма, то горели пороховые кокоры, подожженные удачно брошенным брандскугелем. Не теряя времени, к кораблю была выслана шлюпка. В нее погрузили Саит-бея с капитаном, да бывших на «Капудании» наших пленных. Остальные шлюпки подойти к «Капудании» уже не могли. Турецкий корабль пылал огромным факелом. Со шлюпок было слышно, как жутко кричали сгоравшие заживо люди. Тех, кто прыгал в воду, кое-как спасали, помочь же остальным было уже нельзя. Все в каком-то оцепенении ждали неминуемого взрыва, который поставит последнюю точку в разыгравшейся трагедии. И он раздался! Едва при шквальном ветре и густом дыме последняя шлюпка под началом аудитора балаклавского батальона Курика успела отойти от борта «Капудании», сняв еще полтора десятка людей, как корабль взлетел на воздух вместе с оставшейся командой и казной турецкого флота… Как записал один из очевидцев происшедшего: «Капуданию» взорвало на воздух».

Взрыв адмиральского корабля на глазах у всего флота произвел на турок сильное впечатление. О продолжении боя никто уже не думал, каждый спасался сам по себе. Невзирая на опасность, к месту гибели немедленно бросились наши шлюпки, но спасти удалось всего лишь несколько десятков обгоревших и полузахлебнувшихся турок.

Усиливавшийся ветер и повреждения в рангоуте и такелаже не позволили продолжить преследование. Махнув рукой, Ушаков повернулся к Данилову:

– Поднимай, Петруша, сигнал о прекращении погоня, ибо оная при такой волне бесполезной становится! Мы следуем на соединение с де Рибасом!

После окончания боя старшие офицеры заносили данные в списки команд. Против погибших ставили литеру «м» – значит мертвый. Подле раненых – литеру «р», а к тяжелораненым, да к тем, у кого ноги-руки были оторваны, добавлял и буквицу «т», то есть «тяжелый». Все быстро и понятно.

Судовые констапели докладывали командирам:

– Расстрелян весь верхний штабель пороховых бочек и большая половина следующего. Использованы все заготовленные картузы, и сейчас помощники набивают новые!

Доложились плотники, как латаются пробоины в кузове, боцмана, как чинится перебитый такелаж. Последним на шканцы поднялись судовые врачи. Вахтенные начальники уже командовали – надо было накормить живых и отдать долг погибшим.

В знак траура о погибших на российских судах ставили «козлом» реи: на одной мачте их отапливали правым ноком, на другой – левым.

Меж тем бегущий неприятельский флот вовсю преследовали легкие крейсерские суда. Их храбрые капитаны-корсары считали сражение не оконченным. У греков с турками счеты старые, кровные. Уж они-то своего не упустят. И не упустили. Одно за другим корсары пленили еще три неприятельских судна, а затем в лихом абордажном бою отбили и севшую на мель плавбатарею. Но и это еще не все! Как донесли вскоре Потемкину лазутчики, турки лишились еще одного своего линейного корабля. На входе в Босфор флота поднялась штормовая волна. Тогда-то и затонул на глазах пораженных стамбульцев вдребезги разбитый русскими ядрами корабль Арнаут-асана. В тот же шторм лишились турки и еще нескольких мелких судов.

* * *

31 августа Ушаков подошел к Гаджибею, где на следующий день на «Рождество Христово» шлюпкой с берега прибыл сам Потемкин. Светлейший был счастлив, а потому всех благодарил и целовал.

– Наши, благодаря Бога, такого перцу туркам задали, что любо. Спасибо Федору Федоровичу. Коли бы трус Войнович был, то он бы сидел у Тарханова Кута, либо в гавани!

Затем Потемкин велел собрать офицеров и команду. Выйдя перед ними, сказал речь проникновенную:

– Ребята! Нынешняя победа, одержанная вами под предводительством контр-адмирала Ушакова над флотом турецким, который ныне совершенно разбит, служит к особливой чести и славе флота Черноморского! Да впишется сие достопамятное происшествие в русскую историю ко всегдашнему воспоминанию храбрых флота Черноморского подвигов! Ура!

– Ура! – выдохнули разом тысячи офицеров и матросов.

Ушаков махнул рукой. Орудия верхних деков отбросило на отдаче победной салютации.

Потом подали шампанского. Бутылки открывали, что из пушек палили! Первый тост провозгласил сам светлейший:

– За матушку императрицу и славную победу! Виват! Держитесь мужественно и впредь, а лучше скажу по-черноморски! Виват!

– Виват! Виват! Виват! – дружно кричали капитаны, осушая пенные бокалы.

Затем поднимали тосты за самого князя и русский флот, за Ушакова и черноморцев. Оркестр на палубе флагманского «Рождества Христова» беспрестанно играл танцевальные штуки, снова гремели салютами пушки, матросы пили двойную праздничную чарку. Севастопольская эскадра праздновала свою очередную, но далеко не последнюю победу.

Потемкин говорил в восторге пропахшим порохом и солью капитанам:

– Господа! Не могу надивиться вашей храбрости, как искусству и доброй воли Федора Федоровича! И господин контр-адмирал, и бригадир Голенкин, и все вы заслуживают высочайшую милость государыни, о чем буде непременно ей докладывать!