Через полчаса компания вернется, и вы услышите такой разговор.

— Постойте, Фило, — скажет Мате, потирая лоб. — Давайте выясним, какой у нас сегодня день: чайный или кофейный?

Тот укоризненно вздохнет. Ну и память у этого математика! Неужто он не помнит, что у Мате они собирались вчера? Значит, сегодня день чайный, и все собираются у Фило.

Не подумайте только, что Фило не любит кофе. Наоборот! К тому же Мате — кофевар выдающийся. Но уговор дороже денег. Решили собираться по очереди у одного и у другого — значит, так тому и быть. Вдобавок Фило не очень-то по душе беспорядок в логове друга. Да и Мате не в восторге от зеркально натертого паркета в квартире Фило. Необходимость вытирать ноги да еще переобуваться в специальные тапочки не доставляет ему никакого удовольствия.

Потому-то, порешив съехаться, филоматики предусмотрительно застраховали свою дружбу от опасностей коммунального быта. Теперь они могут быть вместе, не поступаясь своими привычками и не навязывая их друг другу.

Чайный день

И вот они у Фило.

Новая квартира его мало отличается от прежней. Книги, фигурки литературных героев, выколдованные из всякой всячины, — все размещено на полках в том же порядке. По-прежнему уютно погромыхивает посуда на кухне. По-прежнему напевает свою песенку белый эмалированный чайник…

Но вот раздастся пронзительный свист — вода в чайнике закипела, и хозяин, священнодействуя, приступает к заварке. При этом он ревниво оберегает чайные секреты от любопытного приятеля. Затем оба чайника — большой и маленький, покрытый белоснежной салфеткой, — следуют в комнату на подносе, и завтрак начинается.

— Так что у нас сегодня по плану? — спрашивает Фило, ставя перед Пенелопой и Клеопатрой тарелку с нарезанной колбасой.

— Начало домашних итогов, — отвечает Мате, отправляя бутерброд в огнедышащую пасть Буля.

— Прекрасно! — говорит Фило и почему-то вздыхает.

Мате поджимает губы. Опять вздохи! Дался ему этот Асмодей…

— Не виноват же я, что мне его не хватает, — оправдывается Фило. — С чего начнем?

— Ммм… Я думаю, с хронологии, — предлагает Мате. — Асмодей так усердно избегал точных дат, что не мешает нам выяснить, к какому времени относится каждый эпизод его спектакля.

— Неплохая мысль, — одобряет Фило. — Эпизоды попутно озаглавим и получим что-то вроде плана нашего путешествия. Эпизод первый — «Панорама Тридцатилетней войны».

— Дата?

— Весьма растяжимая, конечно. Думаю, двадцатые и даже тридцатые годы семнадцатого века. К тому же времени относятся несколько эпизодов, которые я объединил бы одним названием: «Нищета народная». Сюда входит сцена с мертвым ребенком, убийство священника, разбой в деревне. Далее следует картина «Роскошества знати». — Тут Фило облизывается, вспомнив, вероятно, паштет Генриха Второго. — Ну, дата по-прежнему особого значения не имеет…

— Конечно, — поддакивает Мате. — Но вот дату следующего эпизода — я бы назвал его «Тревожный вечер в Клермон-Ферране» — можно уже установить достаточно точно. Паскаль родился в 1623 году. В тот вечер ему было около года. Стало быть, дело происходило в 1624.

Упоминание о Клермон-Ферране заставляет Фило поперхнуться. Ужасная сцена с кошкой до сих пор мучит его в ночных кошмарах, и он поспешно переводит разговор на другую тему. Подальше, подальше от Оверни… Скорее в Руан! Туда, где призрачно сквозят в предутреннем тумане древние башни Руанского собора. Кстати, эпизод в доме интенданта Руанского генеральства можно озаглавить «Арифметическая машина Паскаля».

Мате с предложением согласен. Но его интересует дата. Если верить Асмодею, между случаем в Клермон-Ферране и ночным разговором Блеза с Жаклиной прошло около двадцати лет. И тогда относится он к сорок третьему — сорок четвертому году, то есть к тому времени, когда работа над изобретением была в самом разгаре. Потому что в 1645 машина была уже готова.

— Что-то тут не так, — сомневается Фило. — Прекрасно помню, что сам Асмодей отнес этот эпизод ко времени правления Ришелье. Но ведь уже в декабре 1642 года кардинал умер. Значит, либо руанская сцена происходила до его смерти…

— …либо ваш Асмодей болтун и обманщик, — перебивает Мате. — Потому что Паскаль занялся своей машиной только в конце сорокового года и, уж конечно, не мог наработать за год-полтора сорок или пятьдесят моделей, о которых распространялась Жаклина.

— Как же быть? — теряется Фило.

— Ха-ха! Поздно спрашиваете, любезный. Раньше надо было думать. На чердаке, в Париже. Ведь именно там пришла вам в голову злосчастная идея пригласить Хромого беса в качестве проводника. Как говорится, связался черт с младенцем… то есть наоборот. А теперь считайте, что экспедиция наша блистательно провалилась.

Мате демонстративно отодвигает недопитый чай и собирается встать из-за стола. Но тут откуда-то сверху раздается знакомое покашливание, и филоматики так и застывают с отверстыми ртами. Буль и кошки тоже поднимают головы, особого беспокойства, впрочем, не проявляют.

— Кха, кха, мсье, не ожидал от вас таких рассуждений, — произносит голос, явно принадлежащий Асмодею, хотя его самого что-то не видно. — С грустью убеждаюсь, что вы понятия не имеете о художественной достоверности. Мсье Фило, не делайте, пожалуйста, больших голубых глаз: это и вас касается. Ведь вы тоже полагаете, что я провалил вашу экспедицию, не так ли? Вы ожидали найти во мне сухого протоколиста, а обнаружили художника и вместо того, чтобы радоваться, горько разочарованы…

— Не передергивайте, — сварливо перебивает Мате (в глубине души он страсть как рад хотя бы даже голосу Асмодея). — Вы прекрасно, знаете, как нам понравился ваш спектакль. Но разве одно исключает другое? Разве нельзя оставаться художником, не греша против исторической правды?

— Вы полагаете, сместить или видоизменить события — значит грешить против исторической правды! — горестно восклицает бес. — Но ведь так поступали многие выдающиеся писатели, и вовсе не в ущерб правде.

— В самом деле, — поддерживает Фило. — Вспомним Дюма. Романы его кишат живыми, исторически достоверными характерами. Но разве все их происшествия подлинны? Взять хоть пресловутую историю с подвесками. В КАКИХ-ТО мемуарах Дюма прочитал о КАКОМ-ТО письме Анны Австрийской, где она признавалась, что подарила герцогу Букингему КАКУЮ-ТО алмазную безделку. Пустячный факт разбудил воображение писателя, и безделка обернулась путешествием д’Артаньяна в Англию. И что же? Пострадала от этого художественная правда романа? Только выиграла. Автор дал своему герою возможность блеснуть храбростью и подлинно рыцарским отношением