Кейт.

Дьюкейн бросил страницу за страницей в огонь. У Кейт был такой размашистый почерк, что ее письма всегда занимали несколько страниц. Он подумал, как не идет женщине этот особый негодующий тон и как трудно даже и умной женщине скрыть его. Потом он спросил себя: с кем я обошелся более жестоко — с Кейт или Джессикой? Ответ было нетрудно найти. Джессика любила его больше. И только его раздувшееся «я», в конце концов, волновало его. Дьюкейн лениво взял кусок бумаги, оставшийся на столе. Это была криптограмма Рэдичи. Он смотрел на нее, ни о чем не думая. Потом он стал изучать ее более пристально. Что-то в центральной ее части показалось ему странно знакомым. Затем Дьюкейн вспомнил. Центральная часть квадрата состояла из латинских слов — они были частью старинной христианской тайнописи.

Этот элегантный магический квадрат можно читать во всех направлениях, по горизонтали и по вертикали, он состоит из букв, которые, плюс еще А и О (Альфа и Омега), составляют первые два слова Господней молитвы.

Кто придумал, кто выцарапал таинственную надпись на какой-нибудь подземной стене, кто произнес это заклинание, чтобы вызвать силы, более зловещие и, может быть, более реальные, чем христианский Бог? И что заставило Рэдичи присвоить ее мощь и сделать своим талисманом? Дьюкейн изучал буквы, шедшие вокруг квадрата. Опять дважды повторяются А и О, только перевернутые. Там было написано «Рэдичи Pater Dominus».[23]

Дьюкейн бросил бумагу. Он чувствовал себя разочарованным, тронутым и потрясенным. В эгоизме, с каким Рэдичи присвоил себе эту латинскую формулу, было что-то школьническое и трогающее. Такие штуки вырезают порой перочинным ножом на партах. Наверно, любой эгоизм, когда он наивно выходит наружу, кажется ребячливым. Дьюкейн чувствовал пронзительную жалость к Рэдичи. Разгадка тайнописи была равносильна разговору с ним, но какому-то странному и шутовскому. В конце концов, машинерия зла, перевернутый крест, зарезанные голуби — все казалось пустым и инфантильным. И все же Рэдичи был мертв, и разве не настоящие силы зла довели его до двух насильственных актов? Дьюкейну чужд был этот мир. Он видел там только гротеск и детскость, а то, что казалось пугающим, было ограниченным, мелким. Возможно, там были духи, возможно, злые духи, но все они были какими-то мелкими. Большое зло, чудовищное зло, которое разжигало войны и закабаляло в рабство, порождало бесчеловечность людей к другим людям, коренилось в холодной, осознающей себя немилосердной эгоцентричности самых обыкновенных людей, таких, как Биран и он сам.

Дьюкейн встал и прошелся по комнате. Сцена решительно опустела. Файви ушел, Биран ушел, Джессика ушла, Кейт ушла, Пола ушла. Он посмотрел на себя в зеркало. Его лицо, о котором он думал, что оно «тощее», казалось сейчас совсем изможденным и худым, он заметил, что волосы его жирны, а посредине лба — унылая белая прядь. Глаза его были водянистыми и пожелтели. Нос блестел и покраснел от солнца. Он хотел кого-нибудь, кого-нибудь. Ему нужно было побриться.

Он сказал себе: эта эра моей жизни подошла к концу. Он достал писчую бумагу, сел и начал писать.

«Мой дорогой Октавиен,

С большим сожалением сообщаю тебе, что вынужден уйти в отставку…»

Упаду ли я в обморок, когда увижу его? — спрашивала себя Пола.

Было идиотизмом встречаться в Национальной галерее. Он написал ей открытку и предложил встретиться около Бронзино. Пола была тронута. Но все равно это была глупая идея в стиле Ричарда. Если бы он послал письмо, а не почтовую карточку, она могла бы предложить другое место. Но так она просто послала открытку в ответ со словом «да». К счастью, в этот довольно ранний час вокруг не было никого, кроме служителя в соседнем зале.

Пола пришла слишком рано. Так как Ричард, с характерной для него необдуманностью, предложил встречу ранним утром, она вынуждена была переночевать перед этим в отеле. Она не хотела остаться ни с Джоном Дьюкейном, ни с Октавиеном и Кейт. Она ничего даже не сказала Октавиену и Кейт. Она нуждалась в том, чтобы побыть наедине с собой. Она не спала. Она была не в состоянии заставить себя позавтракать. Она сидела ломая руки в холле отеля и смотрела на часы. Потом ей пришлось побежать в туалет, ей показалось, что сейчас ей станет плохо. Наконец она выбежала из отеля и поймала такси. И вот теперь осталось ждать полчаса.

Я могу потерять сознание, подумала Пола. Она чувствовала слабость, ей казалось, что черный балдахин подвешен над ее головой, а его нижние кисти колебались прямо у нее перед глазами. А вдруг эта чернота рухнет на ее тело? Оно будет дрожать и извиваться, прежде чем она полетит вниз головой в глубокую шахту. Она почувствовала головокружение и чуть не упала. Она осторожно подошла к квадратному кожаному сиденью в центре зала и села.

Жестокость, жестокость стояла между ними, как гора, или она стала ужасным атрибутом самого Ричарда, как если бы у него выросла металлическая рука или нога. Странные мысли. Это у Эрика появилась металлическая нога. Неужели сцена в бильярдной сделала общение с Ричардом навсегда невозможным? Она никогда так не думала. Просто приняла это как данность. Иначе она не оставила бы Ричарда. Но с принятием этой мысли она уже не могла с ним оставаться. Была ли эта мысль верной или безумной — считать случившееся настолько важным, физически важным?

Пола смотрела на картину Бронзино. С тех пор как Ричард «присвоил» ее, она устранилась от теоретизирования по поводу нее, но она смутно помнила то, что читала о ней раньше. Фигуры наверху картины — Время и Правда, они отдергивают голубую завесу, приоткрывающую экстатический поцелуй Купидона, который он дарит своей Матери. Воющая фигура за Купидоном — это Ревность. Над пухлой фигурой одетой в розовое Радости — зловещее эмалевое лицо девушки с чешуйчатым хвостом, она символизирует Обман. Пола в первый раз заметила странность в строении верхних конечностей этого существа: правая ладонь была на левой руке, левая на правой. Правда смотрит, Время движет. Но поцелуй-мотылек длится, он только что слетел с губ, длинные сверкающие тела соседствуют друг с другом с почти неловкой нежностью, их объятие не завершено. Как может Ричард так любить все это, подумала она, — такой умный, такой чувственный.

Мужчина появился в дверях. Казалось, он материализовался из воздуха. Пола почувствовала, что какая-то сила пригвоздила ее к сиденью. Он быстро подошел и сел рядом.

— Привет, Пола. Ты пришла раньше.

— Привет… Ричард…

— Да, это все еще я. Я ничего не мог поделать, я должен был прийти.

— Да.

— Что ж, привет…

Пола не делала попыток заговорить. Она пыталась следить за своим дыханием. Долгий вдох, а теперь выдох, теперь выдох. Это было на самом деле легко. Она немного отодвинулась, глядя сбоку на Ричарда, который опустил руку на колено и смотрел на нее без улыбки. Служитель прошел мимо. В зале больше никого не было.