Детей обнаружил Финч. Все остальные не раз и не два прошли мимо тёмной ниши, в глубину которой не проникал свет фонарей, и лишь ему пришло в голову заглянуть туда.

Прижавшись друг к другу, мальчики то ли спали, то ли находились в забытьи. Рядом обнаружился пустой холщовый мешок и глиняный подсвечник с застывшей лужицей воска, в которой утонул короткий фитиль. Ручонки детей были холодны; мальчики не хотели открывать глаза и только тихо и жалобно хныкали, но пульс прощупывался, и все облегчённо выдохнули.

Обратный путь был тяжелее: ноги Оливии, несущей на руках самого младшего, – прижимавшей его к себе так крепко, что под кожу проникал холод маленького застывшего тельца, – скользили, глаза устали от безжалостного света фонарей. Наконец она уступила Филиппу и передала ему ребёнка.

Когда они все вывалились из двери, разверстой в стене, Анна, в кои-то веки выполнившая данное ей распоряжение быстро и ничего не перепутав, уже стояла наготове с одеялами и грелками, наполненными горячей водой. Детей, жмурившихся от света, завернули в несколько слоёв, обложили грелками и оставили на попечении Финча и горничной. Хигнетт же сразу отправился к сестре, чтобы сообщить радостное известие и прервать её горестную агонию.

Близнецы, почувствовавшие себя бесполезными во всей этой суете, покинули комнату старого лорда и, не сговариваясь, вышли на галерею, с которой открывался вид на опустевший холл. Двери так и остались распахнутыми, и через дверной проём была видна подъездная аллея, освещённая ярким солнцем, и кусочек голубого неба. Сквозь узкие витражи лился свет, его карамельные отблески дрожали на полу, на стенах, на мраморе скульптур и панелях из благородного дуба. С одним из них решил поиграть рыжий мышелов, неожиданно забрёдший в холл из кухни – выгнув спину колесом и распушив хвост, он изображал грозного зверя, одержимого яростью, и наскакивал на воображаемого противника в уморительной кошачьей манере. Оливия, не выдержав, громко и с облегчением рассмеялась, и кот, немало оскорблённый тем, что его неразумная выходка обрела свидетелей, тут же принял свой обычный хмурый вид, исполненный достоинства, и поспешил вернуться в кухонный мир, полный восхитительных запахов мясных обрезков и мышиного страха, где над ним никто не смел насмехаться.

***

Допрос Присциллы Понглтон не занял у инспектора много времени. Окончательно сломленная, она призналась в преступлениях, которые совершила, но обсуждать подробности своих злодеяний категорически отказалась.

За всё время, что сержант Бимиш заносил её показания в протокол, она не проронила ни слезинки, и только когда Грумс спросил, желает ли она видеть Седрика, лицо Присциллы исказилось, и она, закрыв глаза, отрицательно покачала головой.

– Не пускайте его ко мне, инспектор, прошу, – по лицу её заскользили слёзы. Одна за другой, как капли дождя, они сбегали по её длинной шее. – Не позволяйте ему.

– Ваше право, миссис Понглтон, – сухо ответил Грумс, делая сержанту знак вывести преступницу из кабинета.

На пороге Присцилла остановилась и порывисто обернулась к инспектору:

– Могу я узнать, детей нашли? С ними всё в порядке?

Он помедлил, затем так же сухо ответил:

– Да, миссис Понглтон, детей сумели спасти.

– Я так сожалею, поверьте, – она умоляюще посмотрела на полицейских, но никто из них не ответил на её взгляд.

Бимиш вывел её, и она послушно последовала за ним по длинному серому коридору, в конце которого, под самым окном, забранным толстой решёткой, стояла выкрашенная коричневой краской казённая тумба, похожая на эшафот.

***

Виктория ещё раз дёрнула за сонетку, но никто – ни Анна, ни Хигнетт, – не явились на её зов. Убедившись, что успокоительные капли подействовали на Седрика, она спустилась в холл как раз в тот момент, когда раздался звонок в дверь.

Виктория помедлила, уверенная, что сейчас-то, наконец, явится кто-то из слуг, но звонок раздался ещё раз, и ещё, и снова, и, чтобы прекратить этот звон, ей пришлось отворить дверь самой.

– Долго же вы, – проворчал инспектор, вручая ей шляпу, будто какой-то горничной. – Где мисс Адамсон? Позовите-ка мне её, – и, заметив, с какой надменной злобой Виктория смотрит за него, прибавил: – Уж будьте так добры, миссис Понглтон.

Никаких приказов Грумса, Виктория, само собой, исполнять не собиралась, но тут по ступенькам в холл сбежала Оливия.

– Я так и знала, что вы приедете, инспектор, – сообщила она несколько самодовольно. – Пойдёмте в библиотеку.

– Лучше в кабинет лорда Артура. Мне там как-то привычнее, – возразил Грумс из чистого упрямства и желания настоять на своём.

– Как хотите, – согласилась Оливия, пряча улыбку.

Все трое, включая Викторию, которая так и несла шляпу инспектора на вытянутой руке, вошли в кабинет. Солнце с безжалостной откровенностью высветило нежную бахрому пыли, свисающую с портьер, и у инспектора сразу же засвербело в носу.

Грумс расположился на своём привычном месте, за столом, и Оливии не оставалось ничего другого, как присесть в кресло напротив. Виктория заняла второе свободное кресло, предварительно избавившись от шляпы и демонстративно отряхнув руки.

Молчание нарушил Грумс. Откинувшись на гнутую спинку высокого стула, он сцепил ладони на животе и уставился на Оливию взглядом, в котором ей почудилось равное количество досадливого раздражения и восхищения.

– Ну?! Мисс Адамсон? Мне вас уговаривать, что ли? Я желаю во всех подробностях знать, как так вышло, что вы меня обскакали. Только не вздумайте нести чепуху, что вам всё было ясно с самого начала и дело это проще не придумаешь, – сварливо предупредил он.

Оливия, которую смущал пристальный и весьма недоброжелательный взгляд Виктории, неосознанно села очень прямо, словно прилежная ученица пансиона, отвечающая урок строгому учителю.

– Не буду, инспектор, – пообещала она. – Дело это далеко не простое, и я блуждала в тумане непозволительно долго. Не буду скрывать от вас, что я не сумела бы его раскрыть, если бы не случайность. Преступный план Присциллы был настолько хорош, что она имела все шансы остаться безнаказанной.

– Местный викарий, мистер Рутлинг, после второй рюмки шерри утверждает, что случайность суть проявление вмешательства божественной воли, – перебил её Грумс задумчиво.

Оливия никак не прокомментировала это заявление и после короткой паузы продолжила:

– Изначально меня, как и вас, инспектор, ввело в заблуждение поведение леди Элспет и её сыновей и невесток.

– Что вы имеете в виду? – буркнул Грумс, поднимая взгляд от листа бумаги, который по привычке принялся вертеть в руках.

– У леди Элспет было доброе сердце, она была щедрой и стремилась помогать тем, кто нуждался в этом. Но она была не лишена и известной доли ехидства. Её выводили из себя попытки сыновей диктовать ей свою волю и осуждение невесток за неразумные, по их мнению, траты. После гибели мужа леди Элспет впервые получила возможность вознаградить себя за годы подчинения его воле, и отказываться от жизненных благ в угоду родственникам она вовсе не собиралась. Получив в единоличное пользование семейный капитал Понглтонов, она дразнила сыновей, сталкивала лбами невесток и наблюдала за всем этим с нескрываемым удовольствием. Это противостояние придавало её жизни остроту, но сильно злило окружающих. Потому в первый круг подозреваемых я включила только Джорджа, Седрика, Викторию и Присциллу. У каждого из них, как мне тогда казалось, был мотив желать леди Элспет зла.