ИОН. Я не в состоянии постичь это. Когда кто-либо другой говорит о другом поэте, я искренне дремлю, и лишь Гомер пробуждает меня. Не упростишь ли ты сию загадку?

СОКРАТ. Нет проблем. Во-первых, твое знание Гомера происходит не от знания, а от божественной силы. То, что ты говоришь, это совсем не то, что ты говоришь, а то, что сказано через тебя. Так?

ИОН. Резонно.

СОКРАТ. Поэт – существо легкое и крылатое. Обычно у него не ладится, пока не примет глоток, и уж затем он воспаряет. А когда он поет – это не хитрость рук или ума. Именно в такой последовательности он делится с другими тем, что уже слышал раньше. И таким же образом ты связан с Гомером, другие с Орфеем, третьи с Мусеем. И когда легкая стопа отзывается тебе, ты либо танцуешь, либо дремлешь.

ИОН. Стало быть, если я верно понял тебя, мы, чтецы, лишь читаем читающих.

СОКРАТ. Право, мне кажется, ты пришел в себя. Но вот ты читаешь кому-то что-нибудь из Гомера в какой-нибудь Вторник и уже добрался до места, где Одиссей открывает себя женихам, ведом ли тебе этот кусок?

ИОН. Как от зубов!

СОКРАТ. Или когда Ахилл ринулся на Гектора, в уме ли ты тогда, неужели не возбуждаешься?

ИОН. Едва ли я в себе. Волосы – дыбом, а сердце так и рвется наружу.

СОКРАТ. Так и твои слушатели. Их глаза полны слез. Они переживают, поскольку переживаешь ты. Человек думает, что живет за счет искусства, однако музы проникают его своим вдохновением. Твои слушатели – последнее звено этой грандиозной цепи, и музы поют сквозь тебя, как бы говоря «мы надеемся, что тебе нравятся наши песни, но „нравиться“ не наша забота, а твоя». Короче говоря, ты не спикер, а спица в колесе спетого.

ИОН. Положим, так. Но ты же не можешь утверждать, что, когда я в бреду пою Гомера, я не способен воспеть в нем те вещи, которые я знаю.

СОКРАТ. В каком смысле?

ИОН. Во всех без исключения.

СОКРАТ. Даже в том смысле, о котором ты ничего не смыслишь?

ИОН. Интересно, что ты имеешь в виду?

СОКРАТ. Колесницы, например. То место, где Нестор на состязании колесниц в честь Патрокла наставляет своего сына Антилоха, советует ему быть осторожным на поворотах. Я процитирую, если хочешь.

ИОН. Нет уж, дай мне повод там, где у меня есть собственная телега

У поворота влево склонись

от опоры

и подхлестнув затем правую лошадь

своею рукою

дай ей свободу

а на повороте

дай другому коню приблизиться к кромке

так чтоб едва камней не коснувшись

целым остаться.

СОКРАТ. Вот и замечательно. Возвращаясь к вопросу о колесницах, кому ты больше доверяешь, Слепому или Поводырю?

ИОН. Конечно, Поводырю.

СОКРАТ. Поскольку, кто лучше знает искусство управлять повозкой, как не тот, кто ею управляет? Действительно, Гомер знает лишь лошадиный лексикон, и только тот, кто в седле, знает, как держать поводья. Другими словами, каждое искусство говорит о том, в чем осведомлено, ты не согласен?

ИОН. Я допускаю различия среди тех вещей, о которых особо не осведомлялся.

СОКРАТ. Вот именно. Во многих поэмах мы принимаем за допустимое то, что сами допускаем и, допуская различия, не можем выносить решение обо всем. Так, если рапсод не знает искусства пряхи, возницы или, вообще говоря, прядения, верховой езды или военного дела, как может он говорить от их имени? Или, положим так, а что вообще рапсод знает?

ИОН. Ну, рапсод знает различные виды генеральской речи или, скажем, болтовни прачки, которыми она характеризуется. И уж тут мы властвуем над стилем.

СОКРАТ. А иметь власть над стилями не означает ли, по-твоему, иметь власть над женщинами и животными.

ИОН. Несомненно. Я говорю это с трепетом, Сократ.

СОКРАТ. Тогда любой рапсод есть также и боеспособный генерал.

ИОН. Они оба в одном.

СОКРАТ. Таким образом, генерал есть также и рапсод?

ИОН. Ну, уж нет. Это не работает в обратную сторону.

СОКРАТ. А почему нет? Ты самый боеспособный рапсод в Греции, а также и наиспособнейший генерал.

ИОН. Это говоришь ты, а не я. А я скажу, что всему научился у Гомера.

СОКРАТ. Нам, афинянам, стоит нанять тебя, учитывая, что ты знаешь все не только о Гомере, но и о генеральных вещах.

ИОН. Мне стоило бы согласиться.

СОКРАТ. Но (здесь остерегайся уловки), если ты так искушен в том, чему наверняка не мог быть научен, не так ли, как Протей, ты только искусно крутишься вокруг правдоподобия? И если ты, как сам говоришь, используешь крылатые слова без выгоды для смысла, как можешь ты искренне произносить эти восхваляющие Гомера слова? Выбирай, стало быть, как нам тебя называть, неправедным человеком или божественным?

ИОН. Просто божественным, это будет справедливо.

СОКРАТ. И это куда милее, Ион, быть божественным по простоте душевной, нежели искусным по части восхваления Гомера.

В других диалогах я уже доказывал, что поэты развращают мораль Государства, но теперь, ради аргумента, я заявляю, что хороший поэт – тот, кто знает, о чем говорит. Ион, возможно, хороший декламатор Гомера, но он не знает поэзии именно из‐за того, что в ней нечего знать. Поэзия – шифр того, что уже сказано, и повторять – это только подтверждать сей существенный факт. Доказывать, однако, означает иметь собственного Иона и собственные диалоги. Как я сказал где-то в «Горгии», рассуждая о риторике, эти искусства не имеют субъекта, кроме самих себя, они хоть и питаются другими искусствами, но в центре их внимания остаются только слова. Предполагать, что поэзия замешана на знании – это роскошное безумие и прекрасный повод для поэтов оставить теорию профессорам или наконец федеральным стипендиатам. С этими верительными грамотами человек сможет растворять категории, расщеплять волос и противоречить себе как угодно. Наука, несмотря на плохую репутацию этого слова, предлагает критику большие полномочия для доказательства истин и позволяет не марать руки в публичной кормушке так называемого общественного мнения. Он может подняться над спорами рядовых спорщиков, указать на изъяны вульгарной речи и тут же объединиться с теми неудачниками, которые используют это. Ион постоянно теряет аргументы, будучи неспособен применить подобную власть в искусстве, которое более всего принадлежит переводчикам – теперь они не могут создать ничего своего и просто репродуцируют то, что дали им другие. Ион думает, что знать, как читать, это знать, что человек читает, хотя на самом деле он не прочитан своими собственными убеждениями. Я верю в раздельность церкви и государства, иначе говоря, человек верующий и человек думающий есть один кентавр. Подобная метонимия будет достойным возражением тем, кто изготавливает зеркала. Такова цена поддержания различий между искусством и жизнью и только так можно купить долю в обоих. Наверное, поэтому, стоя за гобеленом и слушая Иона, изображающего Пенелопу у источника, я должен