После лекции слушатели наградили своего любимого педагога аплодисментами, выражая тем самым свое искреннее желание трудиться на благо новой Германии.

Вечером того же дня слушатели нашей группы собрались все вместе. С чувством удовлетворения мы вспоминали лекцию нашего педагога.

В тот вечер я думал о том, как было бы хорошо, вернувшись на родину, работать рядом с таким же опытным и энергичным человеком.

На новом курсе у меня значительно прибавилось работы. До сих пор я был вторым ассистентом в группе, которую вел товарищ Науман. Мои обязанности заключались в том, чтобы проводить консультации, семинары или заниматься с отстающими. В остальное время я посещал лекции, готовил конспекты, много читал, детально изучал «Капитал» Маркса.

Теперь же меня назначили первым ассистентом в группу, которую вела преподавательница Дюрр. Это перемещение заставило меня серьезно готовиться ко всем занятиям. На консультациях слушатели засыпали меня вопросами. На семинарских занятиях нужно было помочь людям отличить правду от фальши, разоблачая фашизм. Было отнюдь не легко работать с людьми, которые долгие годы находились под влиянием фашистской пропаганды. Нужно было сделать из этих людей активных борцов за новую немецкую нацию.

Большую помощь оказывал нам актив семинарской группы. Этот актив состоял из трех-четырех человек — как правило, убежденных антифашистов. Обычно это были члены КПГ, Коммунистического союза молодежи Германии или члены СДПГ. Эти люди обладали такими знаниями и опытом, что педагоги и ассистенты охотно могли опереться на них. Активисты проводили большую воспитательную работу. Они помогали слушателям, у которых учеба шла туго, показывали во всем личный пример.

До антифашистской школы мне почти не приходилось заниматься педагогикой. Теперь же у меня накопился некоторый педагогический опыт. Довольно часто я замечал, что некоторых слушателей мучат те же самые вопросы и сомнения, которые год-два назад одолевали меня. Мой собственный опыт подсказывал мне, что все эти внутренние конфликты нельзя решать схематично. Помимо необходимых знаний, воспитателю-педагогу антифашистской школы приходилось запастись и терпением.

Успех воспитательной работы, по-моему, зависит в первую очередь от личности самого воспитателя, его образованности, его способности зажечь личным примером. У него должны быть зоркий глаз и чуткое ухо. И глубокая вера в правоту своего дела! Только тогда он сможет привить своим слушателям антифашистско-демократическое мировоззрение.

Не менее важно для педагога-воспитателя уметь рассказывать или вести задушевную беседу. Нужно уметь выслушать ученика, уметь тактично с ним поспорить.

Еще в антифашистской школе в Красногорске педагоги большое внимание уделяли критике и самокритике. Помню, каждый из нас рассказывал товарищам по группе о своем жизненном пути. Рассказы о своей жизни давали возможность как самому, так и товарищам все критически взвесить и решить многие важные вопросы. Однако и здесь возникала опасность принципиальные вопросы заслонить мелкими субъективными оценками. Тут уж педагог должен был направить спор в нужное русло. Метод критики и самокритики помогал мне формировать характер как отдельного человека, так и коллектива в целом.

Большое значение в процессе воспитания имели взаимоотношения индивидуума и общества. По этим вопросам мне приходилось много спорить, особенно с интеллигентами. И я раньше считал, что вопросы профессии, понятия чести — глубоко личная область, а политика — сфера неличного. Ужасы военной жизни изменили такой взгляд на вещи и события. Такой подход ко всему был не что иное, как самообман. Смысл жизни — не в личном благополучии, а в борьбе за благо человека и общества. Невозможно жить в мире изолированно от политики. И верным компасом в нашей жизни стало учение марксизма-ленинизма.

В напряженной работе, учебе проходила неделя за неделей. Помимо работы с группой, я готовился к лекции на тему «Советское государство». Эту лекцию я должен был прочитать вместо преподавателя, которого послали на работу в Германию. Для меня, ассистента, это было большой честью, так как таких серьезных лекций ни одному военнопленному еще никогда не поручали.

Педагоги и ассистенты постоянно проводили индивидуальную работу с военнопленными. В лагерь прибыло много новичков. Большинство из этих пленных были в сносном обмундировании, откормлены и потому вели себя довольно заносчиво.

— Мы вам никакие не военнопленные, а интернированные, — говорил то один, то другой из них. — Мы из Курляндской армии, которая капитулировала добровольно! Иначе русские пообломали бы об нас зубы. Мы протестуем против того, чтобы нас считали военнопленными!

— То, что вы капитулировали, это хорошо, — начал я объяснять одному из крикунов. — Но вы должны были это сделать гораздо раньше. И тогда многие из тех, кто сейчас лежит в земле, остались бы в живых. Не забывайте, что и ваше положение было безвыходным. Прошло бы несколько дней, и Красная Армия полностью ликвидировала бы вас.

— Вы потому так говорите, — ответил мне какой-то лейтенант, — что работаете в этой школе. Я же лично злюсь на себя за то, что не сопротивлялся дольше и не уложил еще многих русских.

— Тогда бы вы наверняка не находились здесь. Вот вы мне скажите, ради чего, ради какой цели вы хотели сражаться дальше? Какой смысл убивать людей, когда война для Германии уже проиграна?

— Это была война двух мировоззрений, — не сдавался лейтенант. — Мы боролись против большевистской опасности. Чем больше русских мы уложили бы, тем больше ослабили бы большевиков, тем больше сделали бы для спасения фатерланда.

— Да, с такими взглядами вы действительно «спасли бы» фатерланд. Вам мало миллионов убитых, раненых, вдов, сирот, вам мало разрушений и развалин? И вы называете это спасением фатерланда? Да имеете ли вы вообще хоть какое-нибудь представление о большевиках?

— Об этом можно прочесть у Двинчера или у Рахмановой, — ответил лейтенант и повернулся ко мне спиной.

И это был далеко не единичный случай. Яд антикоммунистической пропаганды глубоко засел в головах людей. Но мы не имели права складывать оружие. Сталкиваясь с людьми подобного рода, мы понимали, как много еще нужно сделать, чтобы преобразовать Германию духовно. И мы не могли не замечать, что наша работа приносит свои плоды.

Особенно «крепким орешком» оказался один юрист, который занимался в моей семинарской группе. На каждом занятии он задавал мне каверзные вопросы. Во-первых, его интересовала проблема — революция и право. Право частной собственности он считал святым и незыблемым. Посягать на частную собственность, даже если речь шла о конфискации имущества военных преступников, он считал преступлением. Не один километр исходил я вместе с ним по дорожкам нашего двора, прежде чем мне удалось вложить в его голову верное представление о собственности, праве и государстве.

— Вы убедили меня, — признался он мне наконец. — Я принимаю сторону рабочего класса. Концепция марксистов теперь представляется мне самой справедливой.

С тех пор юрист стал поддерживать в группе прогрессивно мыслящих товарищей.