Веспер тоже не стало… и Фрикс долго не проживёт. Они все погибнут. Кто-то более сильный просто займёт пустое место и назовёт себя Алкидом, и они продолжат его дело. На месте одной головы вырастут две.

«Это все позади», — напомнил Серый. — «Что было, то прошло. Забудь и иди вперёд».

Ты прав, но нет. Я не стану такой же, как ты. Я не хочу забывать. Я буду помнить. — Она нашла в себе силы утереть слезы.

— Мы всё объясним, но я бы хотела сначала услышать ваш рассказ, — сказала она Нике. — Теренея говорила, что вас было две? Что это значит?

***

Он никогда не видел такого безграничного поля. Оно уносилось куда-то вдаль, теряясь за горизонтом. Казалось, небо и было его продолжением — бесцветное, равнодушное, на нем не было ни облаков, ни солнца, оно не несло ни капли света и ни капли тепла. Интересно, я могу чувствовать тепло? Или холод? Или что-то ещё? Он пробовал идти по этой свежей луговой траве, даже снимал ботинки и ходил босиком, но не ощущал ничего особенного. Всё казалось каким-то непонятным, было странно. Пусто, как в голове, так и вокруг. Может, так чувствует себя новорождённый? Потому и кричит истошно? У него больше нет ничего, кроме слёз, нет воспоминаний, пока нет даже близких, так как мать не успела прижать его к груди. Никто чувствовал себя так же, но не видел смысла в слезах. Да и не было ему так уж страшно и грустно, чтобы заплакать. Было просто пусто. Никак. Он — Никто. Один в Нигде. Не помнил Ничего.

Какие ледяные слова. От них веяло безразличием, чудовищным роком, в них не было ни жизни, ни смерти, только пограничье, они были ни белыми и ни чёрными, серыми.

Он не знал, как долго бродил по этой сказочной пустоте, прежде чем страшно захотелось пить. В идеальном мире не было времени, точнее, оно не играло никакой роли, все равно, что отсутствовало. Да и как мерить время, если нет солнца, а день не сменяется ночью, постоянно находясь в каком-то то ли предрассветном, то ли послезакатном состоянии? Может, найдутся часы?

Он полез в карман. Почему раньше не проверил их? А была ли нужда? — в самом деле, он же не собирался выбираться из этой бесконечной степи, потому и смысла не было спешить. Но вот найти воду стоило. Во рту першило, хотя, если он не думал об этом, то и не чувствовал жажды.

Никто нашёл портсигар. Крышка показалась ему очень красивой, он долго рассматривал её, а потом, вдруг, вспомнил вагон поезда и Харона. Воспоминание оказалось поразительным, как яркая вспышка, как головная боль. Он даже сам не понял, понравилось ему вспоминать или нет. С одной стороны, стало не так пусто, с другой — приятное состояние покоя нарушилось, как брошенный камешек пускает рябь по стоячей воде.

Он открыл портсигар. Внутри оставалась последняя сигарета. Так, вроде говорил билетёр? — «Последнюю пулю и последнюю сигарету мы оставляем себе». Недолго раздумывая, Никто закурил. Зачем откладывать, раз уж сигарета всё равно последняя? Особо курить не хотелось, хотелось пить, но он всё же постарался получить хоть какое-то удовольствие от неё. Дым тоже повёл себя неестественно, он попросту повис перед ним. В мире идеальной пустоты не бывает ветра, как и воздуха. Никто понял, что, кажется, не дышал всё это время, просто не чувствовал в этом нужды. Как же я зажёг сигарету? Как курю её? — попытался он сам себя подловить, но так и не понял.

Покончив с сигаретой, он убрал портсигар в карман. Было жалко оставлять его здесь, а сам он планировал идти дальше. Продолжил поиски в кармане и тогда нашёл что-то новое, что раньше не попадалось ему под руку.

Никто вынул предмет и удивился. Это был маленький металлический прибор, сначала он подумал, что найдёт часы, но быстро понял, что смотрит на компас. Компас? — удивился он. — Может, с ним я смогу найти реку? — Никто не знал, почему сразу подумал именно о реке, а не о пруде или другом водоёме. Почему-то ему казалось, что здесь должна быть именно река. Может, там, впереди, за горбатыми спинами невысоких холмов?

Стрелка забилась в конвульсии, пытаясь найти север, которого тут не существовало. Она забегала по кругу, сначала задержалась в одном месте, потом, кажется, передумала, сменила направление, заплясала опять, описывая долгие обороты, но так и не определилась. Всё тщетно, — понял Никто. Хотел уже было убрать его в карман, как тут заметил что-то на обратной стороне корпуса.

Прочесть надпись непросто, если не помнишь буквы, а в этом вычищенном мире думать было особенно сложно, как во сне. Даже сфокусировать глаза на словах казалось сопоставимо с каким-то подвигом. Никогда, — прочитал он первое слово, но как ни щурился, как ни пытался, не мог прочесть остального. — Пусть будет просто «Никогда», — решил он. — «Никогда» вполне то, что надо. Такое же скользкое, свербящее слово. Самое страшное из существующих.

Уже хотел попробовать поискать в карманах что-нибудь ещё, как тут его внимание привлёк далёкий силуэт где-то на самом горизонте. Присутствие другого человека в мире стёртых понятий показалось ему невообразимой удачей. Сначала Никто хотел окликнуть его, привлечь как-то внимание незнакомца, но тут спустя какое-то мгновение неведомый скрылся за верхушкой холма, исчезнув из поля зрения.

Никто бросил рассеянный взгляд на компас. Стрелка указала ровно на то место, где стоял человек. Тогда он решил просто пойти вперёд, к нему навстречу, к золотистым цветам, что покрывали ещё одну долину вдалеке. Интересно, как скоро он мог дойти до неё? Едва тронувшись с места, он понял, что расстояния здесь играли не менее вторичную роль, что и время. Быстро идти почему-то не получалось, да и не хотелось, но он словно мог проходить через пространство, если хотел. Нужно было только сосредоточиться на долине, заставить своё обленившееся сознание действительно захотеть попасть туда, как он оказывался на месте. Вообще любые осознанные действия требовали больших усилий. Никому казалось, что он может и вовсе расслабиться, отпустить зрение, слух и мысли на свободу, позволить им уйти куда угодно, рассеяться в этом пустом измерении, стать не больше и не важнее травы или цветов, но он боялся не вернуться, опасался, что у него не хватит сил собрать себя заново.

Долина была пустой, он не нашёл в