Окрыленный успехом, я мчался по 87-му хайвею, время от времени нагибаясь и поглаживая шелковистый мех Бонжура, мирно спавшего во мху у меня под сиденьем. Я уже предвкушал сюрприз дома – как для Лены, так и для котов, когда явлюсь не один, а на пару с Бонжуром, двойником покойного Вилли.

Рано радовался.

На ночь остановились в кемпинге на озере Шамплейн. К озеру Бонжур отнесся как к живому дышащему гиганту и перепугался насмерть – шерсть и хвост дыбом. Мы двинулись дальше на юг, и я надеялся часам к трем быть дома. Кот вел себя замечательно, несмотря на жару, а у меня в машине не работает кондиционер. Все бы хорошо, кабы не остановка на полпути к Нью-Йорку в округе Уоррен, недалеко от Гленских водопадов. Где-то там впереди столкнулись два трака и с дюжину каров, были убитые, дорогу надолго перекрыли. Жара стояла адская, я опасался за Бонжура (у малышей неразвитые легкие) и по обочине проехал полмили к стоянке. Там из-за аварии был настоящий бедлам – скопление машин, траков, людей и собак, скрежет тормозов, грохот, крики. Никакого укрытия. Я носил Бонжура на руках, но он ничего подобного у себя в Квебеке не видывал и, в панике извернувшись и исцарапав меня в кровь, вырвался и нырнул в лес. Так я потерял бедного котенка – спас от верной гибели в провинции Квебек, чтобы обречь на гибель в штате Нью-Йорк.

Я был в отчаянии. Плакал, ругался с собой, обзывая последними словами. Это мне наказание за историю с французом, за наглую ложь. Припомнил другие свои грехи. Дал слово больше не грешить, только бы нашелся! Хотя и понимал умом: надежды никакой. Никогда он не вернется в этот машинно-человечий кромешный ад, из которого сбежал.

Я был безутешен. Бесконечно было жаль пропавшего котенка, но и себя тоже:

Как некий херувим,

Он несколько занес нам песен райских,

Чтоб, возмутив бескрылое желанье

В нас, чадах праха, после улететь!

Что делать!

Что делать?

После истерики долго приходил в себя. Уехать без кота не могу. Не могу, и всё! Помимо прочего, потеряю остатки самоуважения. Буду ждать день, другой, третий. Да, бессмысленно. Но другого выхода у меня нет.

Поставил среди криков и грохота палатку. Подъехала полицейская машина – два копа в ковбойских шляпах разъяснили мне, что на стоянках ставить палатку нельзя. «Правила существуют для того, чтобы их нарушать», – сказал я, но не был услышан. Тогда я объяснил ситуацию, убирать палатку отказался. Полицейские меня успокоили, сообщив, что, по их опыту судя, сбежавшие коты не возвращаются. «Бонжур возвратится», – твердо сказал я, и как только сказал, сам поверил. Не может он исчезнуть навсегда из моей жизни со своим чудным хвостом. Поведал копам этимологию котова имени. И они оставили меня в покое. То ли вникнув в ситуацию, то ли учтя мой безумный вид и не желая связываться с придурком.

Что ж, будем считать так – к вечеру жара спадет, пробка на дороге рассосется, машины, люди и собаки отчалят со стоянки. Бонжур проголодается и явится сам – ночью или под утро. А пока я продирался сквозь кусты и звал его. Он еще не привык к своему имени и вряд ли знает, что Бонжур, но мой голос, мать твою перемать, он должен знать! Потом настрочил с десяток объявлений о пропавшем котенке и разнес по соседним фермам.

Прошло часов пять, наверное. Пробка рассосалась, машины разъехались, паркинг опустел, стало прохладнее. Решил жить как обычно – читал, писал и ровно в семь включил радио.

И только раздались позывные Би-би-си, как – о чудо! – из кустов осторожно выглянула рыжая морденка. Сон? Видение? Кинулся к нему, но Бонжур нырнул обратно в лес. Однако у меня уже была наготове банка кошачьих консервов, и Бонжур, учуяв запах, появился снова. Проголодался, подлец! Сграбастал – и в машину.

Домой мы приехали в полчетвертого ночи.

Happy ending?

Как сказать.

Ночью приснились похожие на моих родителей старосветские французы: они сидели мертвые в олдсмобиле, вокруг шум, грохот, гвалт, как на той стоянке, где я потерял и нашел Бонжура.

Выбегаю из комнаты и что вижу? Бонжур вопит дурным голосом и, тряся яйцами, гоняется за сиамцем, принимая за кошку и пытаясь оседлать моего кастрированного ангелочка-непротивленца, недаром прозванного Мышкиным. А другой кастрат, ангелище Чарли, сидит в засаде, шерсть дыбом и непрерывно шипит, готовясь к смертному бою с Бонжуром за любимого Мышкина. Чем не классический треугольник?

И понял я: покой нам только снится.

Как говорил товарищ Сталин, жить стало лучше, жить стало веселее.

Кто меня удивляет, так это моя спутница. Не перестает удивлять, потому что она мне по жизни вечная спутница. По жизни и по путешествиям. По Америке и Квебеку мы путешествуем с палатками и останавливаемся в комфортных, а иногда шикарных, со всеми удобствами, кемпингах. Круглые сутки на свежем воздухе. Если мне природа не позарез, хоть я люблю бродить по лесным тропам, собирать грибы и плавать в различных водоемах, то для моей спутницы без природы жизнь не в жизнь. Она одухотворяет все живое и неживое – жимолость, одуванчик или валун, а фауну – от кузнечика до енота – ставит вровень с человеком, а то и выше. По-любому, человек для нее не венец творения. Когда медведь совершает ночью набег на наши съестные припасы, и утром, после погрома, я ругаю его всеми словами, употребляя заборную лексику, Лена однозначно на стороне косолапого:

– Это его территория. Мы здесь гости, захватчики, а он – хозяин. Из-за нас ему негде жить.

Если над нами, когда мы обедаем на полянке в лесу, летает рой диких ос, она строго мне выговаривает:

– Не размахивай руками – ты их пугаешь.

– Это они меня пугают! Они меня ужалят!

– Не паникуй! Ты их не тронешь – они тебя не тронут.

Она выкладывает им в сторонке что-нибудь сладкое, но они быстро разгадывают ее хитрый маневр и летят к нам обратно, предпочитая мясо, помидор или хлеб. А для меня сильный напряг – разделять с ними трапезу, хоть Лена и уверяет меня в полной безопасности.

То же самое она говорила мне про змей, которые частенько встречаются нам на лесных тропах:

– Ты что, не видишь, они просто выползают, чтобы погреться на солнце. На севере нет ядовитых змей. В тебе больше яда, чем в любой змее.

Увы, она ошиблась, и болотная змея, хоть и не смертельная, средней ядовитости, цапнула меня за ногу, когда я плавал в нью-гэмпшерском горном озере. Ногу свело, как при судороге. Промолчал, чтобы не беспокоить Лену – обойдется. На следующий день подскочила температура, укус воспалился, я волочил ногу и прихрамывал, но все равно помалкивал, чтобы не портить и не прерывать путешествие, а когда по телу побежала вдруг красная сыпь, объяснил, что это аллергическая реакция на химию в спреях, которыми я защищаюсь от комаров и клещей, что Лена тоже считает блажью, и сама ими не пользуется. Вернувшись в Нью-Йорк, расхлебываю последствия собственного легкомыслия: змеиный яд проник внутрь, водянка, отеки и прочая гадость, с которыми я теперь борюсь с помощью фармакопеи. Не дай бог, если змеиный яд проник мне в душу.