11

Томограф тоже издавал такой бухающий звук. Видимо, чтобы пациента и всех заинтересованных лиц, нервно ожидающих конца процедуры, точно хватила кондрашка.

Но наконец Даша выехала из трубы.

Наконец врач вышел к ним.

Никакого выражения на его лице не было. Он не любил, когда здоровые люди занимали оборудование только потому, что могли за это заплатить.

– Вам надо больше отдыхать и меньше волноваться.

Он сел выписывать чек.

– Поняла, – вот и все, что ответила Даша. Уточнила: – То есть я не ку-ку?

Вид у нее был до того серьезный – явно не истеричка в поисках внимания, – что во взгляде врача появилось нечто человеческое.

– Ну не на уровне дефекта конструкции, я бы сказал.

– Поняла.

Она ждала продолжения – внимательно и без улыбки. Он смягчился:

– Сны неприятные?.. звуки или там внезапные… гхм… картинки – ни с того ни с сего – бывают? Звуки? Запахи?

Вдруг это все же есть повод обратиться к невропатологу или психиатру.

– Мерещатся в смысле? Нет.

– Спите – хорошо?

– А какие картинки?

– У кого какие. Мушки… черти… волки…

Она нахмурилась.

– …Кошки.

Даша передернула плечами.

– Нет.

Заметив, что взгляд врача стал цепким, пояснила:

– Кошки мне не нравятся просто так.

– А кому они нравятся? – цинически отозвался врач. – Дрянные твари. Только шерсть повсюду. Собаки – другое дело.

Подал ей чек. Все же не удержался:

– А что, папа ваш говорит, что вы ку-ку?

– Нет, он не мой папа, – не поняла намека Даша. – Ну ладно. Спасибо.

Она тряхнула врачу руку на прощание.

Когда вышла, он издал нечто вроде смешка, фыркнул «ку-ку», покачал головой. Кинул деньги в ящик стола и занялся пациентами, которым был нужен по-настоящему.

12

За то, что спокойствие ее длилось недолго, Вера сама себя ненавидела. И вот опять. Опять она сидит в машине: в засаде. Опять в руке прыгает телефон. Опять все имеет значение. Все подвергается анализу. Рассматривается со всех сторон. Все – получает толкование. Например, гудки. Один, второй, третий. Слишком много? Слишком мало? Как раз достаточно, чтобы не вызывать подозрения? Или и это он тоже продумал? Он же все продумывает, все.

– Привет, – отозвался муж после четвертого гудка.

– Ты случайно не в центре? Я по магазинам прошлась, – сказала Вера. Тем более что «центром» Москвы можно было назвать довольно многое. Муж медлил с ответом. Вера разозлилась. Потеряла терпение:

– Ты где?

– В театре.

– Заседает попечительский совет? – подсказала Вера, не дождалась ответа – азартная злость уже гнала ее дальше. – Отлично! Так я тебя после него подхвачу!

Борис поглядел на Дашу:

– Я не очень понимаю, когда освобожусь, – сказал он жене.

Что «ничего не было», он считал важной границей. Он ведь ее не перешел! И все-таки чувствовал перед женой вину. «Ничего не было» – но все-таки по-прежнему не было тоже.

– Через час? – не отставала Вера.

– Точно не раньше.

Вера убрала телефон.

Слишком громко хлопнула дверцей машины. Не сразу попала в кнопку замка. От веселой злости она чувствовала себя почти пьяной – как будто выпила шампанского на голодный желудок. Ее слегка вело. Все, казалось, двигалось быстрее, оставляло за собой размытые цветастые следы: машины, птицы, люди. Вера посторонилась: мелькнула мимо женщина, следом – ее клетки от пальто. Вера запнулась, попала каблуком в решетку, выдернула. Наконец, была на месте. Вверх уходили мощные колонны. Вера обошла угол. Убедилась, что подъезд – правильный. Через него они прошли тогда и на спектакль. Подъезд не для простых смертных.

Поудобнее перехватила сумочку, взялась за дверь – высокую и тяжелую, как шкаф, потянула всем телом, чуть не выронила – подхватила сумочку, и скользнув в щель, почти влетела в театр кубарем.

Охранники уставились на нее у металлической рамки.

– А…

Вера ответила стеклянным взглядом. И он ничего больше не сказал. Второй, двигаясь, как аппарат, принял ее пропуск, сверил даты, насадил на штырь. Вера прошла мимо них так решительно, что ни один не поинтересовался у нее, знает ли она дорогу.

Вера шла по коридору. Потом почти побежала. Мимо мелькали какие-то фигуры – они казались Вере плоскими, картонными. Сумочка хлопала по боку, Вера прижала ее локтем. Она задыхалась – то ли от пальто, сразу ставшего жарким, то ли от бега в зажатой позиции, то ли от злости. Закололо в боку. Вера пошла шагом. Остановилась.

И впервые спросила себя: а чего, собственно, она хочет?

И где собралась искать Бориса?

Какую распахнуть дверь?

До слуха долетали завывания, вопли – протуберанцы музыки, вырывавшиеся то в одном, то в другом конце здания.

Вере казалось, что она намертво застряла в механизме музыкальной шкатулки. А куколка-балетница на одной ножке вертится где-то там, над ее головой, бурит потолок, сверлит ей череп своим острым носком.

«Я старая и смешная, – сказала себе Вера. – Старая дура. Вот я кто».

Боль в боку унялась. Вера повернулась и пошла, как ей казалось, обратно.

В стене был проем. Торчали темные рукава пальто и курток. Читала газету старуха-гардеробщица. Зеркало позади нее глянуло на Веру.

Вера ответила своему отражению внимательным взглядом.

«Да нормальная я», – приободрилась. Достала из сумочки помаду. Полуоткрыв рот, стала подправлять губы. Сердце ее билось ровно, а после пробежки и выхлопа адреналина по телу разлилось бодрящее тепло, как после секса. Женщина в зеркале не была ни жалкой, ни уродливой, ни… А потом увидела Бориса.

Девица была выше его, но не сутулилась, наклоняясь к собеседнику, а словно вытягивалась вверх от самых ступней. Это Борис задирал подбородок – разговаривая. Смеясь.

Вера смотрела на мужа в зеркало во все глаза. Так и стояла с полуоткрытым ртом, в руке помада. Только провела глазами слева – направо.

Он прошел мимо нее. Он ее не заметил. Он ни на кого не обращал внимания. Он был счастлив.

…Вера сидела в припаркованной у театра машине. Ее знобило. Она включила печку. Горячий воздух обдувал ноги в колготках. Но Веру все равно трясло.

Так вот какие «высокие балерины» не могут танцевать «Жизель», а? Мировая роль ей не досталась. Какая досада, обосраться…

Вера дождалась, поглядывая на часы, того времени, когда они с Борисом условились, что она его подхватит. Но Борис не вышел. «Какой сюрприз».