— Да. — Она вернулась к игре.

Ханни делает значительные успехи в итальянском, и я помогаю ей в учебе по другим школьным предметам. Она очень умная, и мне печально думать, чего ее лишили. В обычные времена она наверняка поступила бы в университет. Унаследовав от отца способности к музыке, она хорошо играет на фортепьяно. Этот инструмент зачаровывает Анджело, и я люблю наблюдать, как он сидит на коленях у Ханни, а она кладет его пальчики на клавиатуру, чтобы сыграть детскую песенку-потешку. Анджело всегда с таким удивлением на нее смотрит!

Я знаю, что буду вечно лелеять такие вот маленькие воспоминания. Анджело вот-вот исполнится год, и я понимаю, что нам скоро придется расстаться. Что тогда будет? Скорее всего, мне придется уехать в Швейцарию и ждать окончания войны. Сейчас здесь, может, и безопасно, но никогда не знаешь, как все обернется со временем и когда это произойдет. Пока Лео где-то неподалеку, я не слишком тревожусь. Он часто навещает меня и обычно приносит игрушку, или пирожное, или шмат сливочного масла, которое почти исчезло из магазинов. Остался только мерзкий на вкус маргарин. Мясо тоже стало редкостью. Но для меня это не имеет значения, поскольку мои липовые продуктовые карточки давно просрочены, и в плане пропитания мне приходится полагаться на Франческу и графиню. Во всяком случае, тут, в Венеции, никто не отнимет у нас рыбу, мидии и моллюсков. Я научилась у Франчески готовить лингвини с соусом из моллюсков. Она попыталась показать мне еще, как делается спагетти с чернилами каракатицы, но память о конфузе в профессорском доме все еще свежа.

3 мая 1941 года

Мы отпраздновали первый день рождения Анджело. Франческа испекла торт, и это просто чудо, потому что сейчас не достать ни яиц, ни масла. Я связала из свитера, который больше не ношу, игрушечного медвежонка. Вид у него довольно-таки нелепый, но Анджело, похоже, понравился подарок. На чай заскочил Лео и принес деревянный паровоз с вагончиками.

— Это мой поезд, — сказал он. — У Анджело будет много игрушек, когда он станет жить у нас. Мне кажется, пора уже ему переехать, ты согласна?

Я посмотрела на сына, который сидел на ковре, катал паровозик и издавал обычные для маленьких мальчиков звуки.

— Когда ты заберешь Анджело, я смогу навещать его? — спросила я.

Лео нахмурился.

— Думаю, это будет неразумно. Пока он еще маленький и сможет все забыть. Нельзя напоминать ему о мире, который он потерял. Пусть привыкает к новой жизни, начинает любить няню, к тому же у него есть я, и я его обожаю.

— А я, значит, останусь ни с чем? — Мой голос сорвался.

— Я от всего сердца сочувствую, тебе, кара миа, но мы должны поступить так, как безопаснее и лучше для его будущего. Что, если тебе придется в спешке срываться с места посреди ночи? Что, если, не дай бог, за тобой придет тайная полиция? — Он увидел испуг на моем лице. — Я очень надеюсь, что тебя никто не тронет, пока я здесь, но все меняется. Мой отец разочаровался в Муссолини и отдалился от него, он боится, что ничего хорошего из всего этого не выйдет. Так что давай действовать сейчас, пока мы еще можем.

Он посмотрел на меня. Я попыталась кивнуть, но не смогла.

— Я так сильно люблю его, Лео.

— Знаю. И поэтому ты должна отдать его мне. Из любви.

Анджело доковылял до Лео с паровозиком в руке и ткнулся ему в колени.

— Папа, — сказал он, протягивая паровозик.

— Я принесу тебе на подпись документы, — сказал Лео. — Все давно готово.

— Дай мне время попрощаться с ним. В последний раз нарисовать его.

— Конечно. — Лео встал, подхватив сына на руки. — Я не хочу, чтобы тебе было больно, Джульетта. Если бы был хоть какой-то другой путь, я бы не колебался. Я хочу только одного — чтобы с вами обоими все было в порядке.

Он передал мне Анджело, поцеловав его в макушку. Прежде чем уйти, он поцеловал и меня тоже.

8 июля 1941 года

Мы с Лео долго не виделись. Я так понимаю, это потому, что у него были какие-то дела, о которых он не может мне рассказать. Когда он все-таки заскочил буквально на пару секунд, речи о том, чтобы отдать ему Анджело, не заходило.

Кстати, мне до сих пор не удается закончить портрет сына. Остается только гадать почему. Вчера поздно вечером приехал Лео. Вид у него был встревоженный.

— Кара, я сегодня должен уехать, — сказал он, — но я не мог это сделать, не попрощавшись.

— Куда? — спросила я.

— Не могу сказать. И сколько меня не будет, не знаю. Пожалуйста, береги себя. — Он обнял меня и страстно поцеловал. Потом разжал объятия, посмотрел сверху вниз мне в лицо и почти выбежал за дверь.

Итак, мой защитник уехал. Самым разумным было бы, не откладывая, отнести Анджело в палаццо. Но, по правде говоря, у меня пропало ощущение опасности. Все соседи меня знают, и мы останавливаемся поболтать возле овощной баржи. Я беседую со старичками, когда вожу Анджело в парк, и они дают ему крошки, покормить воробьев и голубей. Даже здешний полицейский знает меня и при встрече приветливо говорит «бонди».

Как-то раз, когда я лежала в постели и в голове кружились разные мысли, меня посетила блестящая идея: расставаться с Анджело незачем. Можно просто сказать, что он — итальянский сирота, а его мать стала жертвой войны. Я усыновлю его и заберу в Англию. Можно бежать прямо сейчас, во всяком случае, в Швейцарию — конечно, если там до сих пор принимают беженцев — Но я не могу уехать, не попрощавшись с Лео. Нужно дождаться его возвращения. Почему ему пришлось уехать в такой спешке, когда он заверял меня, что у него профессиональная бронь и его семья работает на нужды фронта?

4 сентября 1941 года

Сегодня была Регата Сторика — Историческая регата, которую всегда устраивают в это время года. По Гранд-каналу плыли в огромных гондолах экипажи в костюмах разных эпох. Тут были суда всевозможных размеров. Несмотря на войну, зевак пришло не меньше обычного, люди болели за своих любимцев и подбадривали их криками. Не было лишь торговцев с воздушными шариками и джелато, а еще за происходящим, не бросаясь в глаза, наблюдали военные и полицейские. Когда гонки закончились и я направилась домой, меня остановили у блокпоста и спросили документы.

Я вытащила удостоверение личности и предъявила. Надо сказать, что я нарочно измяла его — так меньше бросалось в глаза, что фотография не моя. Проверяющий посмотрел на удостоверение, потом поднял взгляд на меня.

— Это вы? — требовательно спросил он.

— Конечно. — Я тоже посмотрела на него.

— Тут волосы темнее.

— Я тогда покрасилась, а теперь у меня свой цвет.

— Вы родились в Венеции?

— Да.

Он все еще хмурился.

— Что-то с вами не то. Завтра утром вы должны явиться в полицейский участок, вам понятно?