— Ты ошибаешься. Я по-прежнему горжусь, что у меня такой брат.

Он запрокинул голову и хриплым голосом начал издавать какие- то лающие звуки, чем испугал ее, пока она не поняла, что это смех.

— Только вот непонятно почему.

Она посмотрела на тощее лицо. Глаза запали, багровые пятна, похожие на кровоподтеки, на коже. Лицо изменилось. Что-то очень важное, какую-то ключевую часть того, прежнего Алексея, каким он был когда-то, похитили, украли то, что гораздо важнее любых денег.

— Тяжело было, Алексей? Я имею в виду, добраться до Москвы.

— Лида, ты не поверишь, если я расскажу тебе, что видел. Страдание и скупость, злость, ненависть. Брат, идущий на брата, отец — на сына. И каждый совершенно уверен, что правда на его стороне. В одной деревне я видел, как комсомольцы сожгли на площади все вещи какого-то человека за то, что он не мог заплатить налоги. Его жена с маленьким ребенком бросилась в огонь, и им пришлось вытаскивать их.

— Ох, Алексей.

— Я наконец понял, что такое коммунизм. Коммунисты кричат о справедливости и равенстве, но на самом деле все гораздо сложнее. Коммунизм меняет самих людей, изменяет суть человека. Он из людей делает массу, массу новых, улучшенных созданий, в которых не должно быть места слабостям, заложенным в нас от природы. Чтобы достичь этого, государство должно превратиться в Бога и одновременно в чудовище.

— Невеселую картину ты нарисовал для России.

— Как иначе можно заставить работать эту огромную и оставленную Богом страну?

— Ты говоришь, как Чан Аньло.

В первый раз он посмотрел на нее жестко, как будто хотел взять лопату и врыться в нее.

— Он здесь?

— Да. Он приехал в Москву с китайской делегацией коммунистов.

— Понятно.

Больше он ничего не сказал, произнес лишь одно это короткое слово. Но после этого осмотрел комнату: грязные обои и рваные занавески, и по его глазам Лиде было видно, что он думает о том, до чего убого это место.

— Лучшего мы не можем себе позволить, — пояснила она. — Здесь со мной живут Попков и Елена. Нам вообще повезло, что нам досталась эта комната. Сейчас жилье в Москве на вес золота. Не так-то просто было ее найти, Алексей. Здесь все непросто. Так устроена жизнь.

Он опустил подбородок на грудь.

— А отец? О нем есть новости?

— Хороших нет. Мы ищем тюрьму, в которой он содержится. Но люди здесь слишком запуганы. Никто ничего не говорит.

— Понятно, — снова сказал он.

Но Лида не была уверена в том, что ему действительно все понятно. Она чуть сдавила его руку, чтобы он посмотрел на нее, и, когда он перевел на нее взгляд, она хотела сказать ему, что сама точно так же боится, как и все вокруг, и что она никого не винит за молчание. Она хотела сказать ему, что появление в Москве Чана Аньло впервые за многие месяцы оживило ее и что одновременно с этим в ней все бурлило оттого, что они почти не могли видеться из-за постоянного надзора за ним. Она хотела сказать Алексею, что теперь, когда брат снова рядом, чувство защищенности вернулось к ней, пусть даже он был в еще более жалком состоянии, чем она. Но как же юс отец? В каком мире он жил? Было ли ему трудно? Как в этом исковерканном городе, столь строго хранившем свои тайны, найти его? Скажи, как? Как? Но, заглянув в глаза Алексею, которые когда-то были зелеными, а теперь сделались цвета грязи, она не произнесла ничего.

Она просто улыбнулась.

— Я так рада, что ты здесь. Такой же красивый, под всей этой грязью, как и раньше.

— Спасибо, Лида. Ты же знаешь, я бы не бросил тебя одну.

Лида почувствовала, как по ее щекам стекли две горячие слезы.

Алексей легонько провел большим пальцем по ее скулам, мягким движением отер слезы. Ей вдруг показалось, что она недостойна такого братского чувства после того, как столько раз проклинала его за глаза.

— Я счастлив, — сказал он, — видеть тебя счастливой.

Она попыталась понять, действительно ли он говорил это от чистого сердца или просто хотел взбодрить ее. Но неожиданно раздался грубый удар в дверь. Стучали кулаком. Дважды. Они замерли. Его палец все еще касался ее щеки, ее ладони все так же сжимали его руку.

— Нет, — прошептала она. — Нет.

Лида быстро уложила брата в кровать и закутала в одеяло по самые уши.

— Не шевелись, — прошипела она и пошла открывать.

На лестничной площадке стояли трое мужчин. Едва взглянув на них, Лида тут же захлопнула дверь.

— Кто там? — Алексей попытался приподняться в кровати.

— Плохие новости.

— Милиция?

— Нет.

— А кто, Лида? Скажи.

Она замерла, прижавшись к двери спиной, и тяжело дышала.

— Они похожи на убийц.

Алексей медленно выбрался из кровати, подошел к двери и прислушался. Кулак снова обрушился на дверь. На этот раз было три удара.

— Серов! — гаркнул из-за двери голос. — Открывай эту чертову дверь, или я сейчас сам вышибу ее.

Лида в ужасе посмотрела на брата.

— Они тебя знают! Кто это?

Алексей протянул руку и, щелкнув замком, открыл дверь.

— Дорогая сестра, — произнес он с такой кривой улыбкой, что почти перестал походить на самого себя. — Познакомься с моими новыми друзьями.

— Они его увезли на машине.

— Какая честь ублюдку.

— Лев, — выпалила Лида, — закрой свой поганый рот.

Здоровяк рассмеялся. Елена хлопнула его по руке.

— Так что это за люди были, черт возьми? — спросила толстуха.

Это сообщение взволновало ее сильнее, чем ожидала Лида.

— Не знаю, — простонала девушка. — Грубые. Одежда, видно, старая, но обувь хорошая.

— Ты что, их обувь рассматривала?

Лида пожала плечами. Да, она обратила внимание на их обувь. Обувь может рассказать о достатке человека лучше, чем любые меха у него на плечах.

— Глаза у всех трех были холодные, жесткие. И улыбки такие же — холодные и жесткие.

— Но как они себя с ним вели? Как друзья? — допытывалась Елена. — Ты сказала, он говорил, что это его новые друзья.

— Они ему такие же друзья, как крысы — друзья вылупившимся цыплятам.

— А они что-нибудь сказали о том, куда забирают его?

— Нет.

— А как он выглядел? Не испугался?

— Алексей никогда бы этого не показал, даже если бы испугался. — Лида снова вернулась в мыслях в ту минуту, сотый раз представила себе, как Алексей выходит из комнаты: спина прямая, походка уверенная, а сопровождавшие напомнили ей псов, которые щетинятся друг на друга, прежде чем вцепиться в глотку.