– Пора, красавица, прогнись, – хрипло прошептал Моржов.

С облегчением, точно долго ждала этого, а теперь можно не стыдиться, Розка легла на траву грудью, выставляя зад, словно главный собственный смысл, сосредоточение всех чувств.

Моржов знал, что вот сейчас и только сейчас Розка – настоящая, какая она есть. Только этот момент – момент истины. Только в этом поведении воплощается подлинное отношение Розки к жизни, даже если и сама Розка о себе считает иначе. Моржов гадал, чего же он увидит и услышит: сдавленное молчание, тяжёлое сопение, сладострастный стон, яростный вопль?… Розка как-то запищала, словно разгонялась, и начала тоненько взвизгивать, как молоденькая девчонка на качелях.

А потом она плавно скользнула вперёд, снимаясь с Моржова, перевернулась на спину и, выгнувшись, вдруг забилась, дрыгая ногами – с ненавистью сдирала мешавшие ей брючки и трусики.

– Иди на меня! – властно прорычала Розка глухим и утробным голосом, столь непохожим на взвизгивание. – Хочу тебя сверху!…

Моржов лёг на Розку, словно лодка на стапель, и обнял Розку одной рукой под лопатки, а другой – под зад, будто наискосок обхватил Розку всю, чтобы прижать к себе как можно крепче. И чем сильнее он стискивал Розку, тем ярче она раскалялась. Уже и солнце, казалось, не палило, а остужало голову.

– Борька! Борька! – рвущимся дыханием шептала Розка. – Свинья! Моржатина тушёная! Ты где шлялся всё это время?…

Щёкин сидел на подвесном мосту, болтал ногами в пустоте и пил пиво. Ночь выдалась облачная, и не было ни луны, ни звёзд. Всё казалось сделанным из темноты: взбитой, рыхлой темноты небосвода; колючей и плотной темноты ельника; мохнатого и тяжёлого мрака земли; жёстких, текучих чернил речки. Моржов подошёл и сел на край мостика рядом со Щёкиным.

– Как дела? – спросил он.

– Формально – всё нормально, – ответил Щёкин, не глядя на Моржова.

– Какой-то ты кислый…

Щёкин молча пожал плечами.

Моржов закурил. Щёкин покосился на него, поставил банку с пивом на доску настила и зашарил ладонями по бёдрам. Он был в трениках и в своей футболке «Цой жив».

– Что за жизнь тяжёлая… – забурчал Щёкин, не находя сигарет. – Дожил, блин, даже карманов на штанах нету…

Моржов протянул Щёкину свои сигареты.

– Как у тебя с Сонечкой? – спросил он.

– Всё схвачено. Осталось только пальцами щёлкнуть.

– Чего же не щёлкаешь?

– Думаю, – мрачно и веско пояснил Щёкин. Моржова кольнуло нечто вроде ревности. Он и сам был не против ещё немного потянуть отношения с Сонечкой. Но он уступил Сонечку Щёкину – а Щёкин, видите ли, думает. Однако намекнуть на зубы дарёного коня Моржов, разумеется, не мог.

– А что тут думать? – несколько сварливо спросил он.

– Я о себе думаю, не о ней. С ней всё в порядке.

– И чего ты думаешь о себе? – въедался Моржов.

– Думаю, что Сонечка – на взлёте, а я-то уже с ярмарки еду.

– В дуру ты едешь. Сонечка на тебя во все глаза глядит. А ты всё удачного расположения звёзд дожидаешься.

– Ты, Борька, циник, а я романтик.

– Время для всех течёт одинаково.

Щёкин тоскливо вздохнул, бросил окурок и проследил полёт огонька до воды.

– Можно, конечно, поманьячить немного, – согласился Щёкин, – только что я Сонечке дам?

– Главное – чего не дашь, – ответил Моржов.

– А чего не дам?

– Не дашь пойти на работу к Сергачу. Соню туда уже позвали.

– М-м?… – удивился Щёкин. – Это, конечно, добавляет однозначности в вопросе… Но я, Борька, не хочу разводиться со Светкой. Михаила жалко.

Моржов сплюнул под мост.

– Ты сначала с Сонечкой чего-нибудь заведи, а там уже и видно будет. Завтрашние проблемы будем решать завтра. Не умножай геморрои сверх необходимого.

Щёкин задумчиво покачал головой в знак согласия:

– Правильно Фрейд посоветовал.

– Не Фрейд, а Оккам, – поправил Моржов.

– Ну… оба правы.

Щёкин допил пиво и убрал банку за спину.

– А Сонечка хочет меня? – простодушно спросил он.

– Подмокла уже, – грубо ответил Моржов. Щёкин снова вздохнул и стал исподлобья смотреть на плоскую лужу огоньков далёкого города Ковязин.

– Ладно, – сказал он. – С Сонечкой разберусь. Хорошо, что она есть… А я тут, Борис, решил, что пока нахожусь в Троельге, то посвящу свою жизнь ПВЦ. Всё равно делать не хрен.

Моржов чуть не упал в Талку. ПВЦ? Призраку Великой Цели?…

– ПВЦ – это поиск внеземных цивилизаций, – пояснил Щёкин. – Я же космонавт. Мы, космонавты, не можем без звёзд, без чужого разума, который тянет к нам руку дружбы через бездны пространства.

– А-а… – с облегчением сказал Моржов. – Это… что ж, дело хорошее. А где же ты будешь искать инопланетный разум?

– Здесь, фиг ли далеко ходить. И вообще, я его уже нашёл, кстати.

– Здорово! – искренне обрадовался Моржов.

– Хочешь, расскажу?

– А то нет!… Только учти, что есть три самых скучных типа историй для рассказывания. Это сны, своя генеалогия и свидетельства НЛО.

– Не, у меня без НЛО.

– И хорошо. Про НЛО я в Интернете до хренища читал.

– Вытри жопу Интернетом, – поморщился Щёкин. – Знаю я, что там пишут. На Памире обнаружена мыслящая блевотина. Гидроцефал ложнозрячий, преследует до полного распада. Мухи-роботы украли ребёнка. Галактическая война гуманоидов и рубероидов… А у меня всё настоящее. Сам можешь убедиться. Помнишь, перед началом смены мы пьянствовали?

Моржов подумал.

– Это когда Манжетов приезжал?

– Да. Вот тогда, под конец… Я уже надел скафандр, сказал «Поехали!», и ты повёл меня на Байконур – помнишь? А у костра остались Сонечка, Розка и Милена. Я оглянулся, и ты тоже… И мы с тобой оба увидели над девками такие красные световые столбы…

Моржов тотчас вспомнил эту сцену. Щёкин тогда увидел его мерцоидов.

– Во-от… Это и был момент приземления. Инопланетянин вселился в девок.

Моржов сразу совершенно успокоился.

– Понятно, кто же ещё-то? Инопланетянин, больше некому.

– Всё сходится! – Щёкин строго посмотрел на Моржова. – Кто деньги заплатил за Троельгу? Американцы? А чего же тогда они не приехали или обратно деньги не потребовали? Нет, Борис. Деньги заплатили инопланетяне. В телефонограмме ведь так и было сказано: обратный адрес – Орион. Инопланетяне заплатили – и приехали сюда. Точнее, один инопланетянин. Ведь по телефонограмме невозможно было понять, группа существ имеется в виду или одно существо. На самом деле – одно.