Разница между моим отцом и отцом Трента в том, что мой отец заставил меня работать ради успеха, чтобы я не стал избалованным богатым ребенком. Отец Трента? Он подал ему все на серебряном блюде с серебряной ложкой во рту. Он ребенок, который поднимает шум, когда все идет не так, как он хочет. И тот факт, что Маккензи первой стала моей, сводит его с ума.

— Девушки чертова проблема, — ворчит Винсент.

— Кстати, о проблемах, — говорит Ной, глядя на меня, — Она все еще здесь?

Я отрицательно качаю головой.

— Ей нужно кое о чем позаботиться.

Он кивает, будто это к лучшему, что, вероятно, и есть. Всякий раз, когда Ной Гастингс наносит визит к нам, это обычно означает, что он собирается сообщить плохие новости.

— Я просто хочу убедиться, что вы все осторожны. Архивщик отдела Гумбольдта связался со мной около двух недель назад. Я не заметил сообщение, когда был в Лондоне по работе. Кто-то подал запрос на документы.

Все вдруг замирают. Воздух в комнате становится душным, и у меня внутри все сжимается.

— Что за чертовы документы? — рычит Трент, стукая ладонью по покерному столу.

Аккуратно сложенные фишки подпрыгивают и разлетаются от его гнева.

Ной бросает на него обеспокоенный взгляд.

— Ты знаешь, какие. Кто бы это ни был, он снова исследует дело. Не знаю почему. Прошло уже больше девяти лет.

— Кто это, блядь? — спрашивает Зак, лед капает с его голоса.

— Без понятия. Мужчина воспользовался вымышленным именем. Это мог быть кто-то из семьи, из правоохранительных органов городка или журналисты района Гумбольдта.

— Это было девять лет назад! — рявкает Винсент. — Разве нет какого-нибудь долбаного срока давности или еще какого-нибудь дерьма? Они больше ничего не могут сделать, так ведь?

Ной настороженно смотрит на меня. Этот узел затягивается.

— Я этим занимаюсь.

Я как раз собираюсь сказать всем, чтобы они успокоились, когда мой телефон снова вибрирует. Разочарованно вздохнув, я вновь достаю его из кармана.

Я стискиваю зубы, когда вижу, что именно. Мои пальцы сжимают пустой стакан бурбона, и мне вдруг хочется выпить еще. Гораздо больше.

Уведомление по камерам на курортах я получаю обычно раз в две недели. На мой телефон приходят только действительно важные уведомления. Это уже третий случай за последние несколько недель, чего никогда не случалось до недавнего времени.

Имеются подробности. Видео-вложения с отметками времени.

После того, как несколько лет назад у меня возникла кое-какая проблема, я принял решение установить больше камер по всей собственности, чтобы я мог следить за всем на каждом курорте, и мне не нужно было бы беспокоиться об этом, если бы я находился в отъезде по делам.

Перейдя по ссылке на отснятый материал, я просматриваю его. Они присылают мне только отдельные куски, когда что-то или кто-то не на своем месте. Сотрудник, не выполняющий свою работу, любая незаконная деятельность или более того, злоумышленники. Видео начинает играть, и когда я понимаю, на что смотрю, моя хватка на телефоне сжимается. Я стискиваю зубы так сильно, что у меня сводит челюсть, и, клянусь, я слышу треск. Прищурившись, я наблюдаю, как человек поднимается на этаж пентхауса без каких-либо проблем, но куда он проскальзывает дальше, я знаю, что у него определенно нет там никаких дел. Особенно сегодня.

Все мои подозрения внезапно подтвердились.

Каждый странный, необъяснимый случай внезапно обретает смысл во всем мире.

Я наблюдаю, как Маккензи роется в ящиках и шкафах моего кабинета. Опять же, у меня уже имелись подозрения. У меня было подозрение, что она что-то замышляет, после того как я впервые поймал ее на слежке несколько недель назад. Она ходила по курорту, спрашивая сотрудников обо мне. Прокралась в комнату охраны на первом этаже, убеждая рабочих в ее дерьмовой истории о бывшем парне. Все, что она говорила, было ложью. Одна гребаная ложь за другой.

Это одна из причин, почему я держал ее рядом и был так близок к ней. Так легче следить за ней.

Я никогда не показывал, что мне что-то известно, и не говорил об этом, потому что хотел узнать, что она задумала. Уверен, она считает, что все это пустяки. Что она на пять шагов впереди меня — идиот, который так влюблен в нее, что не замечает всех красных флажков. Она не заметила камер. Она думала, что помехи на камерах спасут ее, но мои сотрудники не знают, что у меня установлены ещё скрытые резервные камеры на другом сервере через отдельную компанию на случай, если они когда-нибудь попытаются удалить что-нибудь именно по этой причине.

Я сыграл свою роль — роль гребаного идиота — и позволил ей думать, что она преуспела в быстром розыгрыше. Ребята правы. Что-то с ней не так, хотя я и не замечал этого до ночи открытия клуба. У меня не было идиотских представлений о судьбе или совпадении — и ее присутствие? Ни того, ни другого.

Я еще не говорил об этом ребятам, не желая торопить события. Она может быть безобидной, после чего-то вроде денег, или может стать еще большей проблемой, и я не хочу думать об этом. Не хочу, чтобы она чувствовала себя виноватой в чем-то, кроме того, что она разоренная девушка, стремящаяся свести концы с концами.

Я понимаю, что даю ей шанс, потому что вкладываю в нее деньги. Я вложил деньги в каждую ее частичку, в ее личность — в ту, которая действительно принадлежит ей, — в ее сердце, в ее разбитую броню и в ее блядь киску. Ничто из того, что она сделала, не меняет факта, что меня больше, чем влечет к ней, точно так же, как я знаю, и ее. Чего бы она ни добивалась, чего бы ни хотела от меня, это явно давит на нее тяжелым грузом. Я вижу это в ее глазах, в том, как они светятся печалью и виной. Она встает посреди ночи, когда, по ее мнению, я этого не замечаю, и крадется по дому, все время что-то ищет, что-то бессвязно бормоча себе под нос. Или тихо плачет на балконе, думая, что я сплю.

Я позволял ей делать это и закрывал глаза. Она понятия не имеет, что я знаю, что ее намерения не так верны, как она хотела бы, чтобы я поверил. Однако я не опустился так низко, чтобы установить камеры в ее номере. Я не сломал ее слепое доверие ко мне, копаясь в