я не намерен более заниматься сим делом, ибо, умоляя Вас прибыть в Рим, лишь покрываю себя стыдом и позором»[799]. Только по вине Баччо и Микеланджело этот важный заказ будет отдан иноземцам, то есть не уроженцам Флоренции. Единственный, кто приходит тут на ум, – это Рафаэль.

Возможно, перед нами свидетельства закулисных интриг, хитроумных и коварных. Разумеется, многие художники мечтали о славе и деньгах, которые неизбежно принес бы такой заказ. Получить часть работ пытались и Якопо Сансовино, и флорентийский зодчий Баччо Биджо. Леонардо Селлайо послал в письме предупреждение, что Рафаэль-де объединился с Антонио да Сангалло-младшим, взяв его себе в сотрудники для работы, вероятно, над проектом собора Святого Петра, однако из Антонио да Сангалло вышел бы еще и недурной коллега, вместе с которым можно было бы также попытать счастья, предложив выполнить фасад Сан-Лоренцо[800].

Наконец в середине декабря Микеланджело прискакал в Рим, где встретился с папой и после обсуждения принял окончательный вариант фасада[801]. Возвращаясь в Каррару, он по пути ненадолго заглянул во Флоренцию и там поручил Баччо д’Аньоло изготовить деревянную модель фасада, утвержденного папой и Микеланджело. Однако бедный Баччо д’Аньоло, хоть и славился как искусный резчик по дереву, не угодил Микеланджело даже в этом скромном амплуа.

В последующие месяцы Баччо вырезал две модели фасада, и обе Микеланджело отверг. 20 марта 1517 года он писал Буонинсеньи: «Я приехал во Флоренцию посмотреть на модель, которую Баччо закончил, и обнаружил, что она все такая же, а именно вещь для детей»[802]. Эта уничижительная оценка перекликается с его прежним суждением, что галерея, установленная по проекту Баччо в соборе Санта-Мария дель Фьоре, – не более чем «клетка для сверчков». Работы Баччо, по-видимому, представлялись ему невыразительными и тяжеловесными.

Вместо этого Микеланджело решил присматривать за изготовлением глиняной модели сам, а работу поручить одному из своих каменщиков, Франческо ди Джованни Нанни делла Грасса, известному как Грасса. Как и многие каменотесы, которых Микеланджело нанимал на протяжении следующего десятилетия, да и после того, Грасса происходил из Сеттиньяно[803]. Вероятно, Микеланджело легче было работать с командой, преданной ему лично, – с крестьянами из его собственной деревни, членами семей, которые он знал с детства. Его раздражала перспектива сотрудничества с любым коллегой, хотя бы приблизительно равным ему по статусу. Это не сулило ничего хорошего ни Баччо, ни Якопо Сансовино, который полагал, что кто-то, возможно Лев, обещал ему часть работы.

Во время своего приезда в Рим в декабре Микеланджело, вероятно, встречался не только с папой, но и с его кузеном, кардиналом. Не осталось никаких свидетельств, о чем именно они говорили, но можно предположить, что одной из тем, которые они обсуждали, было соперничество Микеланджело с Рафаэлем и на сей раз Микеланджело сам предложил помериться силами с более молодым собратом.

Микеланджело уже был занят одним совместным с Себастьяно проектом – капеллой в церкви Сан-Пьетро ин Монторио. Возможно, он взялся за капеллу, надеясь, что она заменит картину, которую он обещал написать для мецената, флорентийского банкира Пьерфранческо Боргерини, но до которой у него до самого отъезда в Рим так и не дошли руки. Летом 1516 года Боргерини нанял для росписи капеллы Себастьяно, предварительно договорившись, что эскизы фресок подготовит Микеланджело. Действительно, Микеланджело прислал из Рима рисунок, и Себастьяно как будто приступил к работе.

Внезапно, в начале 1517 года, фрески для Боргерини были отложены из-за появления более срочного заказа. Себастьяно представился уникальный случай: кардиналу Медичи потребовался алтарный образ для Нарбоннского собора во Франции, сан архиепископа какового города он носил в добавление ко многим другим церковным должностям[804]. Уникальность заключалась в том, что он решил заказать не одну, а две картины – одну у Рафаэля, другую у Себастьяно, при содействии Микеланджело, – чтобы потом выбрать лучшую.

Точная последовательность назначений осталась неизвестной, но, по-видимому, первым получил заказ Рафаэль, и лишь потом кардиналу пришло на ум затеять соперничество, paragone. Не совсем ясно, сам ли Микеланджело вызвался состязаться с Рафаэлем или откликнулся на предложение кардинала Медичи. Однако к 19 января 1517 года Себастьяно получил задаток для покупки дерева на картину. Спустя два дня Леонардо Селлайо написал Микеланджело, что Рафаэль «готов камня на камне не оставить», лишь бы его сопернику Себастьяно не достался этот заказ[805]. Себастьяно же с подозрением взирал на Рафаэля.

Отныне кардинал Медичи еще более тесно сотрудничал с Микеланджело. Он лично отправил Микеланджело письмо, касавшееся дела, которое и он сам, и папа принимали близко к сердцу[806]. Оба они хотели, чтобы Микеланджело добыл мрамор для фасада Сан-Лоренцо не как обычно, в каменоломнях Каррары, а в других, расположенных южнее, близ Пьетрасанты. Пьетрасанта находилась на флорентийской территории, а это избавляло от уплаты налогов на камень. Уже велись подготовительные работы, новые каменоломни вот-вот собирались открыть, а эксплуатировать их в полную меру означало обрести общественное благо и одновременно дополнительные активы для государства Медичи. Папа и кардинал непрестанно изводили Микеланджело, заставляя его ехать в Пьетрасанту, но пока он не трогался с места.

Кроме того, кардинал Медичи послал список святых, резными изображениями которых надлежало украсить фасад; на сей раз он передал его через Буонинсеньи, тем самым назначив его чем-то вроде менеджера проекта[807][808]. Когда Микеланджело, в свой черед, осведомился, в каких именно одеяниях представить фигуры, кардинал отвечал, что здесь он художнику не указчик, ибо не намерен заниматься портновским ремеслом.

Судя по этой шутке, между кардиналом и Микеланджело установились теплые, доверительные отношения. Джулио Медичи был на три года моложе Микеланджело; ему исполнилось примерно двенадцать, когда Микеланджело вошел в дом его дяди Лоренцо Великолепного. Незаконнорожденный сирота, он, вероятно, был более осторожен и не столь уверен в себе, как его кузены, сыновья Лоренцо Великолепного. В зрелом возрасте он отличался острым умом и удивительно оригинальным вкусом в сфере искусства и архитектуры, однако страдал от мучительной нерешительности[809].

Кардинала страстно занимали всевозможные детали, в том числе подробности жизни других людей. Когда летом 1516 года умер Ханно, любимый слон Льва, подаренный португальским королем, его похоронили с соблюдением удивительных погребальных обрядов. Сам папа сочинил латинскую эпитафию, а Рафаэль написал портрет животного над его могилой[810]. После этого какой-то остроумец, возможно язвительный и безобразно юный Пьетро Аретино (1492–1556), написал сатирическую поэму «Последняя воля и завещание слона Ханно». В стихотворении слон оставляет кардиналу свои огромные уши, «дабы тот, раскинув оные пошире, собирал слухи со всего света».

Что бы ни узнавал кардинал о