«Боже мой, ну что ты за дерьмо! Ты покусился на свою пациентку, пока она лежит тут в трансе, без сознания. За то, что ты сделал, тебя вполне можно лишить лицензии! И ты, негодяй, заслуживаешь этого!»

Он вытащил носовой платок и отер потный лоб. Руки у него дрожали, дрожал и голос, когда он обратился к Маре:

– Мара… пора вернуться к настоящему. Вы меня слышите, Мара?

Ее лицо снова затуманилось, а голос, когда она ему наконец ответила, был безжизненным и вялым:

– Я вас слышу… Кто вы? Я уже в загробном мире?

– Нет, вы живехонькая.

– Но я думала… мне казалось, что я утонула.

– Нет, это Мара Юинг погибла на борту «Титаника». Или, если вы предпочитаете называть ее так, Мара Юинг Тэйт.

Она нахмурилась:

– А кто же я? Я Мара, Мара Роджерс?

– Да, но не Мара Вторая. Вы – Мара Третья… А теперь делайте, что я вам скажу. Вы отправитесь вперед от 1912 к 1930 году, затем к 1940-му… 1950-му. Считайте вместе со мной – 1951, 1952, 1953…

Она подчинилась его команде —1958, 1959, 1960…

– На этом остановитесь. Вы лежите на койке в моей смотровой в 1960 году. Вы знаете, кто я, Мара?

Ее веки затрепетали.

– Думаю, знаю. Вы, вы… да… Макс. Макс Фидлер!

Она отвечала как довольный собой ребенок, правильно написавший трудное слово на контрольной по орфографии и получивший поощрение.

– Правильно, Мара. А скоро вы проснетесь и почувствуете себя обновленной и свежей, полной оптимизма и предчувствия Рождества, несущего радость, как и полагается этому празднику. Сегодня двадцать первое декабря 1960 года. Теперь я буду считать от одного до пяти, и, когда произнесу цифру «пять», вы откроете глаза и проснетесь. Итак, поехали! Один… два… три… четыре… пять!

Она открыла глаза, улыбнулась и протянула ему руку:

– Макс, милый Макс! Почему я чувствую себя хорошо, если мне приснился такой ужасный сон? Я не должна была чувствовать себя хорошо.

– Конечно, должны! Знаете, сны, даже кошмарные сны, служат некой благой цели, жизненно важной цели – катарсису. Они, как бы это понятнее выразиться, они как бы выкачивают из вас всю желчь, всю горечь, так сказать, морскую воду с самого дна.

Она содрогнулась.

– Морскую воду? Это как раз и было в моем сне. Вода поднималась в корпусе корабля слишком быстро, и насосы не успевали ее откачивать.

– Да, но ведь это был только сон, а теперь вы проснулись, вы в безопасности и чувствуете себя очень хорошо. Вы чувствуете себя здоровой и беззаботной.

Ей потребовалось некоторое время, чтобы переварить то, что он сказал. Потом очень медленно она покачала головой:

– Нет, Макс, это было больше чем сон – это случилось на самом деле.

– Но не с вами, Мара, это случилось с вашей бабушкой, Марой Первой. Это она погибла во время крушения «Титаника».

– В таком случае как же может быть, что я знаю каждую деталь и такие интимные вещи, которые должны были умереть с ней?

– Но разве они умерли? Многие женщины, пережившие это несчастье, были подругами вашей бабушки, включая миссис Джон Джекоб Астор. В вашей фамильной библиотеке есть книга, а в ней десятки отчетов о том, что происходило в последние часы и минуты до того, как «Титаник» пошел ко дну. Там есть мемуары, с дотошностью, напоминающей одержимость, описывающие детали, запомнившиеся выжившим, то, что они видели, чувствовали и думали. Для них это как лекарство от стресса. Что же касается того, что произошло, когда последняя шлюпка была спущена на воду, тут иное. Ваша тонкая и чувствительная натура, ваша фантазия, при глубокой личной привязанности к бабушке и дедушке, естественно, могли спроецироваться на ваше воображение и дали картину того, что, вероятно, происходило в те трагические минуты.

Фидлер понимал, что в ней бушуют противоречивые чувства. Ей отчаянно хотелось принять его рациональные логические доводы, но в то же время другое ее «я», глубоко запрятанное и потайное, страстно желало верить в то, что она была перевоплощением любимой бабушки, ее предшественницы в этой жизни.

Она смотрела на него так пронзительно, что ему стало не по себе. Он рассмеялся каким-то чужим сухим смехом и принялся теребить узел на галстуке.

– В чем дело? Я что, пролил кетчуп на галстук или, может, забыл застегнуть ширинку?

– Макс, идите сюда и сядьте рядом со мной. – Она похлопала рукой по кожаной подушке.

– С большим удовольствием.

Он сел и взял ее руку в свои ладони.

– Давайте-ка оставим пока все эти разговоры и пойдем покупать рождественские подарки. Сегодня двадцать первое, а я не купил еще ни единого подарка.

– Вы с Рут празднуете Рождество?

– Изволите шутить? Мой старшенький поет в рождественском хоре каждый год.

Ее глаза притягивали его взгляд как магнит. Он сидел неподвижно, почти не дыша, а она естественным движением положила руки ему на плечи, а затем они медленно обвились вокруг его шеи.

– Макс, мой дорогой Макс, что бы я делала без вас? Вы стали просто необходимы мне.

– Да, на время лечения. Так всегда случается, если лечение проходит успешно. Подумайте только, я вам в отцы гожусь, во всяком случае, внешне. – Он нарочито похлопал себя по брюшку. – Видите, у меня приятная полнота, седые виски, правда, все говорят, что лицо доброе. Это уже положительный момент.

– И вовсе я не вижу в вас отца. Вы очень привлекательный мужчина… Да, Макс, дорогой, скажу даже, что меня тянет к вам, как тянет женщину к мужчине… к желанному мужчине.

«Боже милосердный! Иисус сладчайший! Сестра, умоляю вас, приходите и выручите меня!»

Мара села на своей койке. Ее лицо, так близко оказавшееся от него, он видел теперь как неясное, расплывчатое пятно. И на нем играла дразнящая, игривая улыбка. Глаза же слились в один глаз циклопа.

– А знаете, что еще я видела во сне, Макс?

Он с трудом сглотнул слюну.

– Нет.

– Я видела, что вы поцеловали меня.

Его физические и умственные способности будто парализовало это заявление. Язык его прилип к гортани.

– Это было как в сказке, Макс. Я была спящей красавицей, обреченной злой волшебницей проспать целую вечность, если однажды принц, единственный на свете принц, которому суждено стать моей настоящей любовью, не появится и не поцелует меня в губы.

Она склонила голову так, чтобы их носы не столкнулись, и поцеловала его – сначала целомудренно, потом с нарастающим жаром. Ее руки крепко обвились вокруг него, притягивая к себе.

Фидлер мучительно и остро чувствовал ее груди, упругие и крепкие, упиравшиеся в его грудную клетку, но он оставался неподвижным и не отвечал на ее ласки, собрав в кулак всю свою волю. Но она его не выпускала, затягивая поцелуй до бесконечности, и его кровь и плоть преодолели сопротивление рассудка и совести.