– Макс, я думала, вы будете сопротивляться и не придете.

Она поцеловала его влажными губами в губы.

– О, да вы замерзли, как сосулька. Франсина, сделай доктору хороший крепкий напиток.

– Мартини уже готов, – послышался голос Франсины от бара, где она смешивала коктейль.

– Мартини?

Тонкие брови Мары поднялись, образовав странную ломаную линию.

– Бережете силы, да, док? – спросила она, понизив голос.

Он промычал нечто неразборчивое, чувствуя себя ослом и моля Бога, чтобы О’Тул не расслышал его слов. Она властно взяла его за руку и повлекла к дивану.

С лица О’Тула не сходило презрительно-высокомерное выражение, поэтому было трудно понять, что он думает. Он встал и протянул руку:

– Добрый вечер, доктор!

Фидлер обменялся с ним рукопожатием, нервно переводя взгляд с Мары на Льюиса.

– Привет, мистер О’Тул… Возможно, я прервал важную беседу. Я пойду в библиотеку и почитаю что-нибудь.

– Вовсе нет, Макс, – сказала она. – Льюис – моя последняя связь с компанией, можно сказать, мой лазутчик, мой шпион. Он рассказывает все, что там происходит.

– Надеюсь, ничего плохого?

– Нет, по правде говоря, похоже, что компания прекрасно без меня обходится, – сказала Мара печально.

– Это, любовь моя, главная цель каждого служащего высшего звена, тем более управляющего, или по крайней мере так должно быть, – сказал О’Тул. – Создать хорошо смазанный и бесперебойно действующий механизм. Эффективный, который может функционировать и без постоянного контроля.

Франсина принесла мартини Фидлеру. На ней уже были пальто и шляпа.

– Мара, шампанское в ведерке со льдом. Хильда ушла и велела сказать тебе, что жаркое в микроволновой печи не остывает, а салат в холодильнике. А мне пора бежать. Всем доброй ночи!

О’Тул посмотрел на часы:

– О, мне тоже пора бежать. Уже почти восемь.

– Я провожу тебя до двери.

О’Тул снова обменялся рукопожатием с Фидлером:

– Счастливо отдохнуть, доктор Фидлер.

Фидлеру показалось, что в его тоне прозвучало нечто снобистское и высокомерное.

– Желаю и вам хорошо провести время, мистер О’Тул, – сказал он, стараясь произносить слова с еврейским акцентом.

Он смотрел, как они двигаются через просторную гостиную, с плотоядной улыбкой. Мара выглядела сногсшибательно в ярко-малиновом домашнем платье. Оно было широким и длинным, и складки его мягко облегали ее фигуру, а кайма волочилась за ней по полу. Платье было мастерски сшито: плотно охватывая грудь и талию и чуть расширяясь внизу, оно демонстрировало красоту ее ягодиц и бедер при каждом шаге. Волосы ее были завязаны сзади красной лентой и спускались конским хвостом почти до поясницы.

Мара легонько поцеловала О’Тула в щеку и пожелала ему доброй ночи. Заложив руки за спину и сжимая их, как ребенок, она теперь направлялась к Фидлеру легким танцующим шагом. Это было так очаровательно, что он почувствовал, что сейчас любит Мару Тэйт Роджерс больше, чем любое другое живое существо на свете.

– Роджерс Тэйт, – поправил он себя.

– Что вы сказали? – спросила она.

– Ничего. Я просто подумал вслух.

– С тех пор как мы расстались сегодня днем, у меня мысли движутся только в одном направлении, как при одностороннем движении, Макс. Вы хотите поесть до или после?

Лицо его пылало.

– Сказано прямо и безапелляционно, как говорят начальники высокого ранга.

– Мне нравится ваша манера краснеть. Вы мне напоминаете куклу с ярко раскрашенным лицом.

– Это как раз близко к тому, что я собираюсь сказать. Что такой тип, как я, делает здесь? Что за обед при свечах с роскошной богатой светской леди в виде прелюдии к оргии в ее будуаре? Господи Боже мой! И мне это надо? Какого черта?..

Он одним духом опорожнил бокал с мартини.

Мара обвила его шею руками и прижалась губами к пульсирующей артерии у него на шее. При этом она бормотала:

– Перестаньте принижать себя, Макс. Вы блестящий, остроумный, добрый, способный понять и посочувствовать и…

– И тоже чертовски привлекательный. Я и Гэйбл – мы просто как близнецы-братья. Нас всегда путают и принимают друг за друга.

– Вы для меня на особом месте. Вы мне очень дороги.

– Да, я как раз тот самый мистер Славный Малый, верно?

Он не удержался и поддался мелочной ревности и дешевому импульсу:

– Готов пари держать, что вы этого не говорите О’Тулу, стройному, поджарому, с львиной гривой, гибкому, модно одетому О’Тулу. Он на меня всегда смотрит свысока, и кажется, что сейчас протянет мне свой пиджак и скажет: «Укоротите мне рукава, Макс, и как следует отутюжьте».

Мара рассмеялась и обняла его еще крепче.

– Это несправедливо. Вы ходячий предрассудок. А на самом-то деле Льюис полон глубокого уважения к вам.

– Так я вам и поверил.

– Я не хочу говорить о Льюисе или о ком-нибудь еще, имеющем отношение к «Т.И.И.». Идемте со мной, дорогой.

Она взяла его за руку и повела по коридору в свою спальню. Когда она нажала на выключатель, спальня осветилась бледно-зеленым сиянием – свет исходил из встроенных ламп, скрытых в широком бордюре на потолке.

– Какой цвет вам кажется самым сексуальным? – спросила она. – Зеленый, синий, красный, оранжевый? Говорите.

Чтобы показать, что ей подвластны все эти цвета, она повернула выключатель снова, и зеленый свет сменился нежно-голубым, потом темно-синим, пурпурным – цвета переливались, накладываясь друг на друга.

– Я выбираю красный.

Его взгляд блуждал по роскошной комнате, богато обставленной и в то же время хранящей отпечаток своей женственной обитательницы, ее непогрешимого вкуса.

Его заинтриговала приборная доска у изголовья кровати.

– Это что-то из области Бака Роджерса и двадцать пятого века.

– Все в высшей степени функционально – телефон, музыка, телевизор, пища, напитки. Хотите шампанского и икры? Они в холодильнике. Нажмите только на красную кнопку.

– Нет, спасибо. Я предпочел бы хорошую музыку.

Она стояла, прямая как стрела, одну руку положив на бедро, другую прижав к сомкнутым губам.

– Постойте… Какая музыка может пробудить в вас зверя? А, Макс?

– Этюды Шопена.

– Получите их, приятель.

Она нажала на деревянную панель, и та скользнула к противоположной стороне консоли, открыв устройство вроде тех, что установлены на музыкальных автоматах с перечнем записей. Мара нажала на одну из кнопок, и мягкие звуки фортепьяно заполнили комнату, наплывая на них со всех сторон.