Примерно раз в месяц на фабрику приезжал с проверкой полковник Толомео Родригес. При его появлении даже в цехах, казалось, становилось прохладнее, а швейные машинки начинали работать с удвоенной скоростью. Этот человек внушал к себе уважение не только благодаря погонам и должности; властность и требовательность сквозили в каждом его движении, в каждом слове. Ему не нужно было повышать голос или грозно жестикулировать; достаточно было одного его взгляда, чтобы внушить собеседнику уважение и страх. Он просматривал бухгалтерские книги и журналы учета продукции, а затем устраивал обход территории фабрики, причем это не было пустой формальностью. Он заглядывал на кухню и общался с выбранными наугад работницами: вы новенькая? чем вас сегодня кормили? что-то здесь очень душно, пусть включат вентиляцию на полную мощность; а с вами что случилось, почему у вас глаза красные? сходите в медпункт и скажите, что я приказал дать вам день отгула по состоянию здоровья. От его взгляда ничто не ускользало. Непосредственные подчиненные, все как один, боялись его, а некоторые откровенно ненавидели. Ходили слухи, что даже президент считается с его мнением, потому что полковника уважали многие армейские офицеры, особенно из молодежи, и он в любой момент мог поддаться искушению вступить в заговор и без особых проблем устроить государственный переворот.

Я видела его только издалека: мой кабинет находился в конце коридора, а моя работа не была сколько-нибудь ответственной и потому не требовала какого-либо инспектирования. Тем не менее даже на расстоянии я почти физически ощущала властность и силу, исходившие от этого человека. В один мартовский день я познакомилась с ним лично. Я смотрела на него через стекло, отделявшее кабинет от коридора, а он вдруг неожиданно обернулся, и наши глаза встретились. В присутствии полковника большая часть персонала фабрики пользовалась лишь периферическим зрением: люди избегали смотреть ему в глаза; я же не только не отвела взгляда, но смотрела на полковника не моргая: его глаза и лицо меня просто загипнотизировали. Мне показалось, что мы простояли так неподвижно довольно долго. Наконец он отвел взгляд, словно очнувшись, и направился к моему кабинету. Грохот, стоявший в цеху, не давал возможности услышать его шаги, поэтому ощущение было такое, будто он не идет, а плывет в мою сторону, а за ним в кильватерном строю следуют его адъютант и наш капитан. Полковник поздоровался со мной легким кивком, а я в эту секунду уже смогла оценить его рост, основательность всей его фигуры, крупные выразительные руки, жесткие, словно солома, волосы, большие, но ровные, как на подбор, зубы. Он был по-своему привлекателен — как дикий сильный зверь. В тот вечер, выходя с фабрики, я увидела стоявший неподалеку от проходной лимузин с тонированными окнами. Из машины вышел ординарец, шагнул ко мне и протянул собственноручно написанное полковником Толомео Родригесом приглашение поужинать с ним.

— Господин полковник ожидает вашего ответа, — произнес ординарец.

— Передайте ему, что я не смогу принять его приглашение, у меня сегодня другая встреча.

Я пришла домой и рассказала о случившемся Мими; та, не обратив внимания на щекотливость ситуации, связанную с тем, что полковник — заклятый враг Уберто Наранхо, посмотрела на все глазами верной читательницы и почитательницы любовных романов, которым она посвящала немалую часть своего досуга; с ее точки зрения, выходило, что я все сделала правильно: вот-вот, пускай он тебя поуламывает, мужчинам это полезно, повторила она в очередной раз.

— Ты, наверное, окажешься первой женщиной, которая отвергла его приглашение, — задумчиво произнесла она и предположила: — Вот увидишь, завтра он приедет сам и будет лично настаивать на встрече.

Ничего подобного не произошло; все сложилось совершенно иначе. Больше недели от полковника не было ни слуху ни духу, а в следующую пятницу он устроил внеплановую инспекцию фабрики. Когда мне сообщили о его внезапном появлении в цеху, я вдруг с удивлением для самой себя поняла, что ждала его все эти дни, что неспроста выглядывала в коридор, пытаясь различить его шаги сквозь гул швейных машин, что хотела увидеть его и в то же время боялась встречи; таких чувств я не испытывала с тех пор, как начались мои новые, взрослые отношения с Уберто Наранхо. По-моему, даже дожидаясь пропадавшего где-то в горах возлюбленного, я не мучилась так. Полковник изрядно удивил меня тем, что не стал заходить в мой кабинет, и, когда прозвучала полуденная сирена, я вздохнула наполовину облегченно, а наполовину с сожалением. В последующие недели я все еще продолжала думать о полковнике.

Прошло еще девятнадцать дней, и вдруг, вернувшись домой после работы, я обнаружила, что полковник Толомео Родригес сидит в нашей гостиной и попивает кофе в компании Мими. При моем появлении он тотчас же поднялся с кресла и с совершенно серьезным лицом, без тени улыбки, протянул мне руку.

— Надеюсь, я не слишком не вовремя, — сказал он. — Я позволил себе прийти к вам, потому что хотел поговорить.

— Да-да, господин полковник хочет поговорить с тобой, — на всякий случай разъяснила Мими, бледная, как те самые гравюры, которые были развешаны по стенам.

— Мы уже некоторое время не виделись, и я решил воспользоваться предоставившейся возможностью заглянуть к вам в гости, — продолжал он все тем же официальным тоном, каким обычно общался с сотрудниками фабрики.

— Да, именно повидаться с тобой, — согласилась Мими.

— Не соизволите ли вы принять мое приглашение поужинать?

— Видишь, господин полковник желает, чтобы ты с ним поужинала, — снова выступила в роли переводчицы Мими.

Только сейчас я заметила, что она просто измучена присутствием этого офицера в нашем доме; оказывается, она узнала его в ту же секунду, как только он возник на пороге, и вид этого человека тотчас же всколыхнул в ее памяти уже слегка подзабытые кошмары из прошлого: именно он каждые три месяца приезжал с проверкой в тюрьму Санта-Мария, когда Мелесио там был заключен. Мими было не по себе, она дрожала от страха, несмотря на то что разум подсказывал ей: вряд ли полковник запомнил жалкого узника из так называемого гарема, тощего, бритого наголо, покрытого язвами и трясущегося в малярийном ознобе, а если и запомнил, то уж точно не связал его образ с шикарной женщиной, столь любезно приготовившей ему кофе.

Почему я снова не отказалась? Сама не знаю. Наверное, все-таки не из страха, как мне показалось тогда; остается лишь признаться себе в том, что мне захотелось пообщаться с этим человеком. Я приняла душ, чтобы смыть с себя фабричную грязь и накопившуюся за день усталость, надела черное платье, привела в порядок волосы и вернулась в гостиную, сгорая от любопытства и в то же время проклиная себя за слабоволие и это же самое любопытство; ведь по всему выходило, что, соглашаясь на свидание, я предавала Уберто. Полковник несколько церемонно подал мне руку, но я прошла мимо, не прикоснувшись к нему; Мими, все еще не пришедшая в себя от пережитого потрясения, уже не пыталась корректировать мои действия, а лишь молча следила за мной взглядом. Выйдя из дому, я постаралась как можно быстрее и незаметнее проскользнуть в лимузин. Мне оставалось лишь надеяться, что соседи не обратят внимания ни на шикарную машину, ни на эскорт мотоциклистов. Еще не хватало, чтобы люди подумали, будто я стала любовницей какого-либо генерала. Шофер отвез нас в один из самых роскошных ресторанов города, находившийся в особняке, возведенном в духе Версаля; нас, как почетных гостей, вышел встретить на парадную лестницу сам шефповар. Еще больше меня поразил сухонький старичок, вооруженный маленькой золотой рюмочкой, в обязанности которого входило оценивать подаваемые гостям вина. Полковник чувствовал себя тут как дома, мне же, мягко говоря, было не по себе; на меня просто давила вся эта роскошь — огромные канделябры, обитые синей парчой стулья и целый батальон обслуги. Мне вручили меню, отпечатанное на французском языке, и полковник Родригес, заметив мои затруднения, любезно согласился выбрать что-нибудь для меня на свой вкус. Вскоре я оказалась лицом к лицу со здоровенным омаром и почувствовала себя полной дурой, потому что понятия не имела, как к нему подступиться. Впрочем, встреча один на один с морским чудищем не затянулась: специально обученный молодой человек ловко отделил панцирь от нежнейшего мяса, после чего мне оставалось лишь набить этим деликатесом желудок. Увидев выстроившуюся передо мной шеренгу бокалов, рюмок, прямых и кривых вилок и здоровенную посудину, в которой полагалось споласкивать пальцы, я с благодарностью вспомнила уроки Мими и знания, полученные на курсах для участниц конкурсов красоты, а также то, что преподал мне оформлявший наш дом дизайнер. Призвав на помощь все эти ресурсы, я смогла худо-бедно, не выставляя себя на посмешище, справиться с ужином. В общем, все шло вполне сносно до тех пор, пока между горячей закуской и мясным блюдом нам не подали мандариновый шербет. Я изумленно посмотрела на крохотный шарик, украшенный листочком мяты, и попыталась сообразить, в чем здесь логика, — какого черта в этом заведении десерт подают раньше, чем второе. Родригес непроизвольно рассмеялся, и эта нормальная человеческая реакция словно убрала с его кителя погоны и нашивки, давившие на меня и не позволявшие ни на минуту забыть о звании и должности человека, сидевшего прямо передо мной. С этого мгновения все стало как-то легче и понятнее. Я перестала воспринимать его как видного государственного деятеля и позволила себе внимательнее рассмотреть лицо собеседника в свете шикарных свечей, чего он, естественно, не мог не заметить. Через некоторое время полковник Родригес поинтересовался, почему я так пристально на него смотрю, на что я ответила, что нахожу его чем-то похожим на забальзамированную пуму.