К тому времени, как на горизонте показалась мельница, Мари-Луиз почувствовала, что на пятке у нее появился волдырь. Филипп тихонько хныкал рядом, схватившись за ее свободную руку обеими ладошками и позволяя себя тащить. Рука, в которой она несла чемодан, болела, и, несмотря на холодную погоду, Мари-Луиз запыхалась от усталости, радуясь, что скоро сможет присесть. Дорога со станции была долгой. Поезд до Онфлера отменили из-за поломки. Бабушка заболела — опять — и тревога о ней усиливала дискомфорт.

Мари-Луиз открыла дверь и первым втолкнула в пещерный полумрак сына, чувствуя знакомый коктейль табачного и древесного дыма, разбавленный влагой. Когда глаза привыкли к полутьме, она увидела мужа, стоявшего у плиты и удивленно смотревшего на нее, а напротив него — одетую в застегнутое пальто женщину, на лице которой было похожее изумление.

— Поезд отменили.

Жером заморгал, но тут же взял себя в руки.

— Твой чемодан… Давай я отнесу.

Пока он возился с чемоданом в углу, женщина не отрывала глаз от пола. Шагнув к Мари-Луиз, она протянула руку.

— Меня зовут Мими. Я знаю, что вы жена Жерома. Простите, что появилась так неожиданно.

Женщина говорила с легким акцентом, который Мари-Луиз слышала на востоке Франции. Она кивнула, коротко пожала гостье руку и тут же отпустила ее, чтобы заняться Филиппом, который настойчиво тянул ее за подол юбки. Перебирая в уме дюжину догадок, Мари-Луиз присела на корточки, чтобы снять с мальчика пальто, благодарная за эту передышку. К тому времени, как она справилась с пальто и разогнулась, Жером вернулся к плите.

Он указал на стол и стулья.

— Прошу, давайте присядем. Вина? Воды?

Обе женщины кивнули и сели по разные стороны стола, молча наблюдая за тем, как Жером качает насос, чтобы наполнить водой кувшин, и передвигает кружки и бутылку простого вина к центру стола. Мари-Луиз украдкой взглянула на незваную гостью. Несмотря на следы лишений и до сих пор незажившие раны, в гостье была живость, которая напомнила ей о Жислен; держалась она очень элегантно, что с лихвой возмещало ее неправильные черты — красивые мазки, которые, однако, складывались в заурядную картину. Шестое чувство подсказало Мари-Луиз, что эта женщина представляет собой что-то важное — и, возможно, опасное. У взгляда, который незнакомка украдкой бросила на ее мужа, было значение, и Жером ответил на него, как отвечают близкому человеку. Знакомое недоброе предчувствие заползло Мари-Луиз в душу.

— Кто вы? Меня интересует не имя. Кто вы такая?

— Я немка. Жером работал на моей ферме ближе к концу войны.

— Это в вашем замке была библиотека?

Она кивнула.

— Но зачем вы здесь?

— Я не знала… есть ли у Жерома жена. Я догадывалась, что, возможно, есть. Но не знала этого наверняка — до вчерашнего дня. Я не собиралась встречаться с вами. Но мне нужно было увидеть Жерома. Простите. Мне действительно жаль.

Мари-Луиз поверила ей.

— Зачем вам нужно было его видеть?

Тут заговорил Жером:

— Мими беременна. И пришла сказать мне об этом.

Пульсирующий туман в голове и смазанная из-за пузыря самозащиты картинка перед глазами; настойчивое нытье ребенка, скребущего край деревянной коробки…

— Я собирался сказать тебе. Ждал подходящего момента. Но я не знал о…

Мари-Луиз почувствовала, что кивает, и по ней волнами разлилось спокойствие.

— Это… ничего. — Эхо в стенках пузыря. — Это война.

Из ее груди вырвалось что-то, что могло быть ироничным смешком — или всхлипыванием.

— Несколько лет назад я встретила человека, который говорил, что война — плохое оправдание, но все равно им пользовался. Ведь это война? — Молчание. — Все, что произошло… Если бы не война, ничего бы этого не случилось, верно?

Мими посмотрела на нее.

— Да. Не случилось бы. Это точно. И… я здесь не для того, чтобы забирать у вас Жерома, честное слово. Пожалуйста, поверьте. Я не собиралась этого делать. И теперь не собираюсь. Мне нужно было узнать… женат ли он. Потом я хотела вернуться… точно не знаю куда. Возможно, к подруге. Куда-нибудь.

— Когда?

— В сентябре. Я справлюсь. Родители помогут, если понадобится. Это будет не единственный в Германии ребенок без отца.

— Но у него есть отец.

Говоря это, Жером смотрел на стол.

Мари-Луиз осторожно положила ладонь ему на руку.

— Мне тоже нужно кое-что тебе сказать. Я собиралась признаться… позднее, когда мы обживемся. Заново привыкнем друг к другу. Это связано с Филиппом.

Снова пузырь. Оглушительная тишина.

— Думаю… я знал. Кое-что. Мне не нужно знать больше.

— Нужно. Он был немцем. Он погиб. Никому неизвестно об этом, кроме папы.

Все трое переглянулись. Теперь они сравнялись в неуверенности и откровенности. Молчание нарушил нервный смешок Жерома.

— Ну и утро!

Мари-Луиз посмотрела на незваную гостью, но не смогла выдержать ее взгляда.

Мими заговорила:

— Я даже не знаю вашего имени.

— Жером вам не сказал?

— Мы о вас не говорили.

— У вас… есть муж?

— Не знаю. Он пропал без вести в России. Так мне сообщали раньше. А теперь? Кто знает. Возможно, он в плену… но, вероятнее всего, его нет в живых.

— Как вы… объясните ему это?

Мими пожала плечами и вздохнула.

— Не знаю. У меня будет предостаточно времени, чтобы подумать об этом… если я… если мы… решим снова жить вместе. Сомневаюсь, что я захочу. Слишком много всего произошло. Мне кажется, что я стала другим человеком. Такое бывает? Звучит очень… жестоко.

Мари-Луиз взглянула на нее, удивленная такими интимными признаниями. Открытость сидевшей напротив женщины немного успокоила ее страхи. Она сама не заметила, как начала отвечать.

— Нет. Это очень похоже на правду. Я тоже каждый день волновалась… о том, что будет потом, после войны. Я изменилась. И Жером тоже. Тяжело провести в заключении пять лет и не измениться. Но мы справились. Гораздо лучше, чем я ожидала. И тут такое… Похоже, я волновалась не о том.

— Нет, — вмешался Жером, который до этого молча слушал женщин. — Тебе не о чем волноваться. Мими права: я тоже переживал. Из-за нас. Из-за себя. Мне было страшно — я не знал, смогу ли пройти этот путь и не сорваться. И что будет потом. Справлюсь ли я с позором… после того, что случилось в Седане.

Женщины удивленно на него посмотрели.

— В Седане? — спросила за обеих Мари-Луиз.

Жером отвел глаза. Это была незажившая рана.

— Я не говорил об этом ни единой душе. Мне хотелось поделиться. Очень хотелось. Возможно, теперь я смогу. — Произнося эти слова, он водил пальцами по кружке. — Это случилось в тот день, когда нас с Робером взяли в плен. — Жером сомкнул большие и указательные пальцы и сквозь дельту, которую они образовали, посмотрел на предметы на столе. — Нашему отряду было приказано прикрывать мост через небольшую речку. Фактически ручеек, но достаточно глубокий, чтобы остановить танк, и с крутыми берегами. Боши прорвались, и мы прикрывали отступление. Пулеметное подразделение. Ключевой участок. Нужны двое. Одни стреляет, другой подает ленту. Это делал я. У остальных были винтовки и несколько гранат. Боши перебрались через реку и обошли нас с фланга. Пуля попала мне в каску. Отскочила. Я побежал. Запаниковал. Бросил остальных. Их всех убили, кроме Робера, которому удалось заползти в траншею и оказаться рядом со мной. Я думал, он прикончит меня на месте. Он приставил мне винтовку между глаз. — Жером вдавил палец в лоб, так что вокруг образовалось белое кольцо. — Робер не пристрелил меня только потому, что повсюду вокруг были боши. К тому времени как они продвинулись дальше, он остыл. Ты знаешь Робера: его непросто разозлить. — Муж Жислен был тихим человеком с мягкими руками и взвешенными суждениями. — Мы очутились за линией фронта, и оставалось только ждать, когда нас обнаружат и отправят в лагерь недалеко от Дармштадта. Вместе. Робер никогда больше об этом не упоминал. И не думаю, что он заговорит об этом, когда вернется. Я люблю его за это. Но мне ничуть не легче. Я думаю об этом… каждый день. Трое из них были моими друзьями — и я их убил. — Жером посмотрел сначала на одну женщину, потом на другую. — Думаю, можно сказать, что моя война была никудышней. Верно? А теперь это…