— Откуда ты знаешь харматанский?

— Я из Эстариса. Разве этим все не сказано? Похоже, тебе — нет. Все жители пограничной Эльфийской бухты, если не круглые идиоты, знают этот язык. Есть эймарская Аквилея: Гадара, Финиор и все острова Золотого Рога, и есть Эстарис — забытый Императором город-порт. Мы — сами по себе. К слову, у кочевников свое наречие, и я их с трудом понимаю. Но я привыкну, у меня хороший слух.

— И ты в курсе, что здесь происходит?

— А что тут такого случается, моя пери? Они просто продолжают жить, с нашим участием или без. Если ты про семью Фарсида, то могу познакомить: его мать зовут «старуха», Харита — его первая жена, а Кавир — их старший сын. Был еще один, но погиб недавно. Видишь, девицу на сносях? Это — Фати, и она всегда грустная, потому, что вдова и скоро родит второго ребенка, но уже без мужа. Маленький мальчик, путающийся у нее в юбке — внук хозяина; а еще один малец — племянник, оставшийся без родителей и усыновленный. Девочка восьми лет, которой скоро замуж — дочь Фарсида от другой жены, не спрашивай, куда она девалась, я не знаю; а девчонка лет пятнадцати — его третья по счету жена, взятая, чтобы срочно восполнить пробел в сыновьях. Харита немолода, понести не может. Сури — супруга Кавира, и они бездетны — то ли он не мужик, то ли с Сури что-то не так. Фати, как разрешится от бремени, перейдет в наследство Кавиру, вот и проверят.

Амаранта поразилась, каким-таким образом Красавчик сумел разобраться в хитросплетениях родства кочевника, да еще и имена запомнить.

— А если она не захочет? Фати?

— Моя пери, а кто ее спросит? Они же вымрут, если размножаться не будут. Я тут думал, куда нас ведут: хорошо, если в Аксаракту, этот халифат цивилизованный, Тиверия рядом, если что — и утечь можно. А если в Бефсан — то нам конец, пери. Засада в том, что Бефсанский халифат ближе, хотя путь лежит через середину пустыни. Ее пройти не каждому под силу, я могу и подохнуть.

Лу вздохнул и замолчал. Фарсид подвел лошадь и бросил Моран поводья.

— За что мне такая честь? — задумчиво спросила она.

— Так кобыла — сына Фарсида, который умер. Животина пропадала зря: бабам на лошадь нельзя, а то рожать тяжело будут, а тебе — можно, твое потомство дикаря не волнует. К тому же ты умеешь, — просто объяснил Красавчик.

Амаранта вскочила в седло и не спеша объехала вокруг стоянки, пользуясь тем, что не скована. Надо подружиться с этой кобылой. Ее не стоит бить пятками и дергать поводья, вполне достаточно пальцев ног — и животное слушается. «Вот почему я без обуви — прошлый хозяин лошади привык ездить босым!» — догадалась Моран. Внезапно наперерез ей выехал Кавир. Опять кольцо на ногу!

— Как ее зовут? — спросила Моран, показывая на уши кобылы.

Харматанец не вник в смысл вопроса и щелкнул затвором на щиколотке пленницы.

— Кавир, — Амаранта ткнула пальцем ему в плечо, — а она?

Поняв, он очень удивился и отрицательно помотал головой.

— Ясно, вы не называете своих лошадей. У коня Ханлейта тоже не было имени.

Кавир нахмурился на длинную фразу чужого языка и неожиданно указал на саму девушку.

— Я? Хочешь знать, как зовут меня? Зачем тебе имя рабыни?

До харматанца дошел смысл интонации, и она его задела. Кавир пристегнул цепь к своему седлу и развернулся.

— Что же ты делаешь! — Амаранта едва поспевала за его маневрами между повозок, стараясь, чтобы между лошадьми не оказалось препятствий.

Поведение сына заметил и Фарсид и, видимо, потребовал передать пленницу ему, но Кавир отказался. Кочевники двинулись в путь. Вчерашнее переутомление давало о себе знать лишь слегка: побаливали мышцы спины и чуть-чуть — кожа на внутренней стороне коленей, но Амаранта боялась, что новый спутник искупает ее в песке или еще что похуже. Кавир ехал так, словно был один, не оставляя для спутницы места слева.

— Что тебя разозлило? Моран! — она указала на себя, — ты хотел имя? Это я!

Кавир покосился на девушку темно-коричневыми, как масть коня, глазами, и придержал поводья, сближаясь и вопросительно дотронулся до ее колена.

— Да, я Моран. Прекрати меня дергать!

Харматанец кивнул и шевельнул губами, беззвучно повторяя незнакомое слово.

— А ты будешь Хозяйка, — сказала Амаранта кобыле, — откликаешься на свист? Вот так?

И Моран мелодично засвистела, вспомнив давнее-давнее соревнование с Североном — у кого свист получится лучше.

Лазурное небо выцветало и бледнело вместе с палящим солнечным диском, поднимающимся все выше. Сильно пекло голову, но завихрения воздуха, следующие по ходу движения лошади, забирались под одежду, отдували волосы от влажной шеи и освежали. Песок лежал смирно, следы копыт виднелись аж до самого горизонта. Дорога переносилась легче, чем вчера. Так прошло несколько дней.

Незаметно кожа Амаранты покрывалась загаром, не медным и не бронзовым, как у кочевников, а золотисто-оливковым, как высохшая трава пустыни. Оказывается, северянке было не страшно харматанское солнце. Что тому виной — тиверские родственники или кровь далеких предков, завоевавших Эймар в незапамятные времена? Моран вспоминала север и жаркие дни в начале лета, когда с неба лился расплавленный огонь тепла, спеша пробудить скованную долгой зимой землю. В прошлом она любила это время ликования природы и наслаждалась вместе с ней, подставляя горячим лучам лицо.

Короткие остановки, ночевки под открытым небом, сушеные финики и копченое мясо, съеденные на ходу, в седле; монотонные дни в пути, цепь на ноге; жара и песок, яростные, но быстротечные бури, белое небо днем и красно-оранжевое вечером, окрашивающее пустыню и людей в цвета кармина и охры, как в фантастической сказке, рассказанной сумасшедшим сказителем. Таков был Харматан…

— Ты становишься похожа на харматанку, моя пери, — говорил Красавчик, — только лучше: твои волосы тут самые черные, а кожа — самая светлая и золотистая. Но я все равно краше!

Смешно, но с точки зрения большинства кочевников, так оно и было: пепельная, выгоревшая до серебра шевелюра Лу приводила харматанцев в восхищение. С помощью лечебной мази нелюдю удавалось избегать серьезных ожогов, но солнце и ветер безжалостно подчеркивали его возраст, выявляя паутину черточек под глазами и бороздки морщин на лбу и переносице.

Моран видела, что кочевники приближаются к неизвестной ей цели: они вскакивали рано поутру, собирались в приподнятом настроении и ехали быстрее обычного. К концу подходили запасы еды и воды — дневная порция уменьшилась до предела, и Фарсид давал отпить из своей фляжки не более одного глотка за раз. К этому времени поведение харматанцев перестало шокировать, а самые простые слова их языка стали понятны. Дети Хармы вели себя естественно, иногда — грубо, но в их среде не было места извращениям, пьянству, чревоугодию, притворству и другим порокам, характерным для «приличного» общества, а также многим болезням. К своему удивлению, Амаранта обнаружила, что при всей примитивности быта, никто из семьи Фарсида не страдает от паразитов или дурных хворей.