* * *

Переговоры продолжались недолго. Вернувшись к своему автомобилю, Ефим облокотился о капот, достал из нагрудного кармана чудовищных размеров сигару, с третьей попытки откусил кончик, потом принялся неумело прикуривать… В тот момент, когда ему это наконец удалось, Бородуля на своем «японце» преклонных годов успел уже скрыться.

— Ну что? — выглянул в окошко Зяма.

— Все путем, — не оглядываясь на него, сказал Ефим. — Клиент понервничал-понервничал, но информацию выдал.

— А чего нам информация? — криво усмехнулся Зяма. — Нам солдатик нужен. Да какого хрена канителиться-то вообще? Подъехать к КПП, да и вызвать его. Как высунется: за химок и в багажник. Всего делов.

Ефим медленно повернулся к нему.

— Операцию разрабатываю я, — проговорил он. — И руковожу ею тоже я. Все ясно?

— Операцию… — хмыкнув, негромко повторил Зяма, но спорить дальше не стал.

— Короче так, парни, — держа сигару на отлете, Ефим щелчком пальца стряхнул с ее кончика пепел. — Этот старлей сейчас на службу забил, в часть носа не кажет. И вообще, насколько я понял, с военной карьерой завязать решил. Но дал мне телефончик одного четкого типчика, который все может устроить в лучшем виде.

Ефим вытащил из кармана мобильник и прочитал на дисплее только что забитое в память телефона имя:

— Гусев Александр.

* * *

Старший лейтенант Бородин припарковал автомобиль у низкого, похожего на барак двухэтажного дома, где квартировался. Взбежал по деревянной лестнице, будто за ним кто-то гнался, открыл ключами дверь в свою однокомнатную клетушку, шмыгнул внутрь и поспешно заперся.

И тут только перевел дыхание.

«Вовремя я заболел, — сказал он самому себе, освобождаясь в тесной прихожей от верхней одежды. — Ишь ты, какие страсти кипят! Надо будет подольше поболеть, пока все не утихнет. А потом отпуск взять. А потом… еще чего-нибудь придумаю. А там, глядишь, и срок контракта выйдет…»

Бородину очень не хотелось возвращаться в расположение части.

Он прошел на кухню, увидел в раковине кусок мяса, который оставил размораживаться с утра, вспомнил, что собирался варить щи. Поставив кастрюлю с мясом на огонь, Бородуля уселся перед мусорным ведром чистить картошку. Мерный мокрый шелест ползущей в ведро ленты картофельный шелухи подействовал на старлея успокаивающе. Никогда не имевшему жены Бородину нравилось готовить. Этот неторопливый процесс, в результате которого разномастные и поодиночке непривлекательные продукты превращаются в цельное произведение, неизменно умиротворял его.

«Чего-то ты не похож на офицера…» — вспомнил он презрительное замечание этого сопляка, отпрыска всесильного Михаила Сигизмундовича.

Бородуля и раньше сколько раз замечал: при каждом знакомстве люди, узнавая, что он служит в вооруженных силах, удивлялись и переспрашивали (если он был не в форме, конечно). Да и сам он никак не ощущал свою принадлежность к громадной и мощной армейской структуре, не идентифицировал себя с ней. Более того, Бородуля род своих занятий терпеть не мог. Получая распоряжение или приказ, сразу непроизвольно прикидывал, как выполнить требуемое поскорее и без лишних усилий, а может быть, и вообще не выполнять. Если предоставлялась возможность поиметь какую-либо выгоду, он с радостью за эту возможность хватался, полагая, что это вполне справедливая компенсация за неизмеримую скуку казарменной жизни. Внутренне он отдавал себе отчет в том, что не является военнослужащим, защитником Отечества, воином, офицером на самом деле. А попросту притворяется, подчиняясь обстоятельствам, играет по обозначенным правилам. В самом начале службы он даже комплексовал по этому поводу. Но очень быстро сообразил, что не один такой. Почти все из его окружения, за редким исключением, точно так же притворяются и играют, не вкладывая в то, что делают, силы души. Позже он пришел к мысли, что такое положение дел свойственно далеко не только армии. Так везде, во всех сферах. Людям, по большому счету, все равно, чем заниматься, лишь бы эти занятия были удобны и выгодны для них. А за этим стремлением к удобству и выгоде пропадает понимание того, зачем и почему они работают или служат. Так и получается, что во всякой профессии людей случайных, незаинтересованных подавляющее большинство…

Бородуля залил миску с очищенной картошкой водой, поставил на плиту сковородку, взялся за лук.

«Так вот он чем всех раздражает, этот Гуманоид! — вдруг подумал он. — Гнет к тому, чтобы всякий на своей должности жилы рвал, жил тем делом, которым занимается — вроде того… Ну или, по крайней мере, более-менее точно выполнял, что от него требуется, а не создавал иллюзию деятельности. Не-ет, такого не будет, уважаемый Василий Морисович. Дураков нет, повывелись. Одни умные остались…»

Старлей ссыпал нашинкованный лук в скворчащее масло, добавил туда же потертую на крупной терке морковь.

Еще одна неожиданная мысль посетила его, когда он снимал пену с бульона.

«А все-таки, в этом кое-что есть, — подумал он. — Одно дело прыгать всю жизнь из профессии в профессию или все усилия свои направить исключительно на то, чтобы взобраться повыше по карьерной лестнице. Другое дело — жить в своем труде так, чтобы все-таки оставить после себя какой-нибудь след… Хотя бы в доброй памяти окружающих…»

* * *

Встреча — последняя, окончательная, решающая — была назначена субботним утром в кабинете Самородова…

Полковник Семен Семенович Самородов поначалу подумал, что ослышался. Он выпрямился в кресле, пристально посмотрел на майора Глазова, стоявшего по ту сторону полковничьего рабочего стола, поморгал глазами…

— Что ты сказал? — все еще не веря, спросил Самородов.

— Я, товарищ полковник, эти бумаги подписывать не буду, — проговорил Алексей Максимович.

Майор смотрел на Самородова исподлобья, руки его были сцеплены костистым замком на уровне живота.

Семен Семенович несколько раз открыл и закрыл рот. Потом очень тихо осведомился:

— Почему?

— Это противоречит моей совести и моему служебному долгу, — ответил Глазов.

— Что?! — ахнул полковник.

Алексей Максимович повторил.

Самородов несколько минут молчал. Он был ошарашен. Он не знал, что ему делать сейчас. Смеяться? Гневаться? Уговаривать? Что такое происходит с этим майором? Он… с ума, что ли, сошел? Полковник так и спросил:

— Ты с ума сошел, Алексей Максимыч?

Глазов отрицательно качнул головой.

— Да в чем дело-то?! — прорвало, наконец, Самородова. — Ты… комедию ломаешь передо мной? Цену набиваешь? — при последнем предположении голос его окреп надеждой.

— Ни в коем случае, — сказал Глазов. — Я не буду ничего подписывать. Я не буду участвовать в вашем предприятии, поскольку оно есть преступление. Всё.

— Но я не понимаю! — выкрикнул полковник. — Я не по-ни-ма-ю! Слушай, а может… тут пацан замешан, с которым ты все вошкаешься? Гипнотизер этот?