Вот только как к Гуманоиду подобраться? Это сложновато будет…

Улыбка Сани потухла… Но только на мгновение. Хохотнув, он прищелкнул пальцами и рывком перевернулся на живот, уткнулся лицом в подушку. Чтобы неудержимо рвущимся из нутра хохотком не привлечь ничьего желания.

Да Сомик же! Как он о Сомике умудрился забыть?

Эх, и славно тогда придумалось все-таки: записать на телефон ту сортирную потеху! Никуда теперь Сомик не денется, сделает то, что ему скажут, — и посмей он только рыпнуться!

Саня Гусь еще долго лежал без сна, прыская в подушку и подергивая от восторга ногами.

* * *

Ефиму неделю назад стукнуло уже двадцать два, но он все еще жил в родительском доме, где ему были отведены две большие комнаты на третьем этаже. Отец был против, чтобы Ефим переезжал куда бы то ни было, хотя бы и с целью получения высшего образования. Отец говорил: «Хрена ли нам в этих Сорбоннах и Кембриджах? Полезешь туда — от реальной жизни оторвешься, родину понимать перестанешь. А в Москву тем более не пущу. Станешь там бабло мое профукивать, на кабриолетах рассекать и дрянь всякую нюхать — к тридцати годам от мозгов клюквенный сироп останется. Поживешь при мне, я тебя сам уму-разуму научу. Я, сына, такие университеты прошел… вспоминать страшно. А вышка от тебя не уйдет. Я сам вышку в тридцать семь закончил, а через год после того и кандидатскую степень приобрел. А ведь в свое время после седьмого класса из школы вышибли. Сказал бы кто мне тогда, что кандидатом буду, со смеху бы помер… А теперь — посмотри-ка на меня, а?»

Лет с восемнадцати был Ефим при отце, Михаиле Сигизмундовиче, кем-то вроде ординарца. В двадцать Ефим уже улаживал кое-какие отцом начатые операции. В двадцать один начал крутиться больше самостоятельно, но под отеческим присмотром, конечно, — вел дела двух принадлежащих лично ему магазинов, одного кафе и полудюжины станций ТО.

Сегодня утром Михаил Сигизмундович, отхлебнув из высокого бокала глоток темно-оранжевого апельсинового сока, прокашлялся и густо проговорил, пристально глядя на Ефима, сидевшего на противоположной стороне стола:

— Готов к труду и обороне?

Эти слова традиционно означали, что есть у отца для Ефима какое-то дело. Правда, на этот раз условная фраза произнесена была как-то уж очень значительно.

— Ага! — сказал Ефим. — А что надо?

Михаил Сигизмундович бросил на стол отсканированную и увеличенную фотографию, явно взятую из какого-то личного дела. Ефим глянул на фото: обычный паренек, лет восемнадцати-девятнадцати, коротко стрижен, черноволос…

— Узнаешь?

— Не… — покачал головой Ефим.

Михаил Сигизмундович хохотнул:

— А я узнаю! Усекаешь? Узнал все-таки! Узнал, наконец-то! Тот самый ублюдок, из-за которого я тогда на дороге… Точно тот самый! Помнишь, когда тебе еще нос сломали?

Ефим покрутил так и сяк фото. Паренька этого он совершенно точно раньше не видел.

— Солдатик-срочник, у нас служит, — счел нужным пояснить отец. — Помнишь, когда ударились мы на перекрестке, новобранцев в часть вели? Вот он там был. Это он, гадина… — Михаил Сигизмундович помрачнел, — мне в мозги залез… А вовсе не тот волосатик. Нашел я его. Через Сам Самыча нашел. Короче, товарищ полковник информацию мне предоставил и ничего больше предпринимать не пожелал. Говорит, опасается: этим солдатиком федералы очень интересуются. Оно и понятно — люди с такими способностями им нужны. Только… — Михаил Сигизмундович издал носоглоткой короткий и глухой рык, повернул голову и метко харкнул через всю кухню в раковину, — только не получат его федералы. Понимаешь? Выйдет солдатик за пределы части и сгинет. Ищи-свищи его. В самоволку подался — и дело с концом. Понимаешь?

— Ага! — сказал Ефим. — Значит, мне надо…

— Тебе надо его только ко мне доставить. Ну, поймать вначале еще, конечно. Я тебе троих парней дам, надежных, как «калаши»… Кстати, и реальные «калаши» они захватят. Не боись, парни проверенные, из моей старой гвардии, из тех, с кем я начинал. Им никакие гипнотизеры не страшны!

— А чего я боюсь! — вскинулся Ефим. — Ничего я не боюсь!

— Вот и ништяк… То есть, вот и ладно, — поправил сам себя Михаил Сигизмундович. Близилось то время, когда он планировал баллотироваться в депутаты местной Думы, поэтому будущий член парламента старательно работал над своей речью, заменяя выражения въевшегося в кровь уголовного жаргона выражениями «культурными». — Значит, вот тебе телефончик — это одного чувачка, он в нашем городском правительстве сисадмином работает на полставки и еще в той части, где солдатик служит, срок свой доматывает. Свяжись с ним, установи с его помощью, как солдатика вне пределов части выцепить. Ну, а дальше по обстановке работай. Понял?

— Ага.

— Это поручение тебе, сына, экзаменом будет. Готов ты к серьезным делам или еще нет. Да! На рожон не лезь, твоя задача — операцию организовать и парнями руководить. Сегодня и начнешь. Вот… — он кинул на стол нетолстую стопку ксерокопий. — Это личное дело солдатика, Сам Самыч для меня подсуетился. Действуй, сына! Я бы сам этого ушлепка спеленал, но сейчас времени совсем нет… Да и подуспокоился я малость. Ух, попался бы он мне раньше!..

Через полчаса Ефим, стоя перед большим зеркалом в одной из своих комнат, облачался, собираясь «на дело». Поколебавшись между черной и белой сорочками, выбрал черную. Надел черный же костюм. Повесил под пиджак нагрудную кобуру с травматическим пистолетом. Завершив ансамбль длинным черным кожаным плащом, Ефим покрутился перед зеркалом. Пару раз распахнул полу плаща, выхватывая пистолет из кобуры… Очень ему нравилось собственное отражение. Очень нравилось и то, что под его начало поставили «старую гвардию», чего раньше, кстати сказать, никогда не было. Да и на такие щекотливые дела отец его раньше не посылал…

Он прищелкнул языком в предвкушении предстоящего приключения.

* * *

Гусев подкараулил Сомика в санчасти, в узком и полутемном вестибюле.

— Здравствуй, что ли, болезный! — делано улыбаясь, негромко выговорил Саня, изготовившись прыгнуть и схватить Женю, как только тот попытается метнуться обратно в коридор.

Сомик переступил с ноги на ногу, пожал плечами и ответил коротко и странно:

— Ну?

Бежать он явно не собирался. Хотя чувствовалось, что внезапное появление недавнего мучителя заставило его напрячься.

«Не очень-то и испугался, — удивился про себя Гусь. — Ну, ничего, гадина, сейчас ты по-настоящему занервничаешь…»

— Не «нукай», не запряг! — тут же посуровел Саня. — Дельце есть. Вот, глянь-ка…

И выставил экраном от себя заранее приготовленный мобильник, на котором ловким щелчком запустил запись. Ту самую запись. Он ожидал, что Сомик тотчас дернется к нему, чтобы отнять телефон… Или начнет канючить: «Отдай, сотри…» Но Женя остался стоять, где и стоял, и не произнес ни слова. Только отвел глаза от экрана, на котором замаячило его собственное, опухшее от слез и побоев лицо. И чуть заметно дернул щекой.