— Минутку, — и трубку, в который уже раз, положили на стол. — Так как вы говорите ее звали, Ангелина?

— Да.

— Значит, суббота, это у нас пятнадцатое число (они что, суки, издеваются?) , за счет муниципалитета хоронили одну женщину, вот у меня квитанция есть.

— Как ее фамилия?

— Здесь не указано. Сейчас в журнале посмотрю. Подождите минутку… Странно, страница полностью вырвана из журнала за субботу. Минутку… — и трубку вновь положили.

Я услышал голос разговаривающей со мной сотрудницы собеса, которая к кому-то обращалась: «Таня, ты нэ памъятаеш, як звалы жинку, що ховалы у субботу? Нэ Ангелина?» «Кажысь, так». «А прызвыщэ йийи нэ знаеш?» «Подывысь у журнали». «Та зараза якась вырвала».

— Алло, — это уже ко мне обращались. — Хоронили Ангелину, вот только фамилия неизвестна.

— А где ее похоронили, не знаете?

— Так. Ага. Тут вот в квитанции указано. В городе Г.

ДРУЗЬЯ

20 апреля. Четверг

Все дороги ведут в Г. Впервые Анилегна появилась там в 60-е, когда моя мама была еще подружкой Обуховой. Впрочем, может, она появлялась в Г. и раньше, мне известно только о 60-х. Затем Анилегна появляется в Г. через 30 лет, в середине 90-х, буквально за год до моего приезда туда с Дальнего Востока, и знакомится с Димкой. И, наконец, сейчас ее тело, вернее, ее бывшее тело вывозят хоронить именно в Г. Почему именно туда? Почему ее не похоронили в Василькове? И какого черта ее вообще занесло из Тувы, где она стала гулу, в провинциальный и никому не нужный Г.? Так, позвонить еще маме.»

— Дозвонились? — в комнату вернулся Кузьмич и подсел на самый краешек кровати, как будто это он был в гостях, а не я.

— Ну можно и так сказать. А вы чего так долго?

— А вот дружка встретил. Фуру отгоняет на Одессу.

— Фура — это хо-ро-шо, — я хотел сказать «дружок — это хорошо», но получилось именно так.

Сейчас я думал, как добраться до Г., минуя всевозможные милицейские блокпосты. На автовокзал соваться нельзя — там могут схватить. Да и вообще в людных местах ходить нежелательно, наверняка мой фоторобот (хотя, какой фоторобот, фотография!) вывешен во всех людных местах. Да и весь Г. уже знает, что я «маньяк-серийник». Как я там появлюсь?

— Ничего себе?! Как ты здесь появился?! — на всю комнату прокричал знакомый бас. Я не поверил глазам: в дверях стоял Жора, тот самый дальнобойщик, который подобрал меня ночью на шоссе возле кладбища и подвез к Академгородку. — А вырядился-то как! Прям жених! — Жора здоровенным шагом подошел ко мне и скомкал мою руку своей лапой в зверском рукопожатии.

— Привет, Жора, рад тебя вновь видеть!

Я действительно обрадовался этой встрече — этот огромный богатырь вселял в меня какое-то спокойствие и умиротворенность. Этакий Алеша Попович двадцать первого века.

Больше меня обрадовался только Кузьмич. Видя, что я знаю всех его «полезных» знакомых, он вновь засуетился:

— Может, что еще поесть желаете? К обеду жена голубчиков принесет…

Но я его особо не слушал. У меня в голове родилась новая мысль.

— Жора, а ты на Одессу едешь?

— Да, в Василькове на складе сейчас загрузимся и едем.

— А меня не возьмешь с собой?

— На море потянуло?

— Да к маме решил заехать. Мне как раз на полпути до Одессы.

— Не вопрос, дружище. — Нагнувшись к моему уху, Жора шепнул: — Мне опять сон снился. В дороге расскажу… — И уже чуть громче добавил: — Кузьмич мужик отменный, но расскажи — будет весь Васильков знать.

— Ну-ну-ну… Кузьмич, как могила, — это уже подал голос сам Кузьмич, наигранно обидевшись. — Мне вон Владислав Аркадьевич может сказать такое, что не каждому подчиненному скажет. А все потому, что знает, — Кузьмич больше никому.

При упоминании о Владиславе Аркадьевиче мне поскорее захотелось убраться из этих гаражей.

Я резко поднялся:

— Когда едем?

— Сейчас и едем. Ну, бывай, Кузьмич! — Жора протянул охраннику руку. — В следующий раз поболтаем дольше. Что-то Витьку у тебя не сидится, видимо, плохо принимаешь гостей!

— Так это ж… Я не знал… — Кузьмич стал виновато оправдываться. Я за него тут же заступился:

— Все было просто здорово, Кузьмич! Вы мне очень сильно помогли! Обязательно скажу Владиславу Аркадьевичу, какой вы молодец!

От моих слов Кузьмич просто засиял. Он пытался скрыть улыбку, но она сама так и лезла наружу, обнажая его маленькие и местами черные зубки.

Вы же заходите к нам, Виктор! Не забывайте! Я буду знать, так жена и голубчиков, и все сделает…

Я так понял, жена у Кузьмича специализировалась исключительно на «голубчиках».

— Обязательно, Кузьмич! Всего хорошего! — Я пожал ему руку и вышел на улицу.

Погода была ясной, но на гоизонте собирались тучи. Похоже, надвигалась гроза. За шлагбаумом стоял уже знакомый ЗИЛ, к которому я и направился.

— Жора, а где напарник? — спросил я, когда мы уже сели в кабину и стали отъезжать от гаражей.

Кузьмич энергично махал нам рукой.

— По магазинам пошел продуктов взять в дорогу.

Вскоре мы выехали на магистральное шоссе и стали объезжать Васильков по дуге, направляясь к складам.

— Так что там тебе, Жора, приснилось такое?

— Да опять, Витек, какая-то хрень. Как будто я стихи пишу.

Я весь напрягся.

— Стихи? Ты когда-то писал стихи?

— Ни разу в жизни. Даже не знаю, как их составлять.

— Угу. Ну понятно. Так что там дальше во сне?

— Я писал какие-то странные стихи. Напишу, и оно тут же сбудется. Напишу — и сбудется. И так все время.

— Да, ерунда какая-то. И что ты писал?

— Написал, что у Витька, не у тебя, у напарника моего, горе случится. И оно тут же случилось.

— Какое именно горе?

— Не знаю. Вернее, не помню. Но что-то страшное я написал.

— А зачем ты ему горя пожелал?

— Да в том-то и дело, что я не хотел этого писать. Но почему-то написал.

— Понятно. Что еще ты писал?

— Затем я написал еще один стих и тут же очутился в сельском доме на похоронах. Хоронили маленькую девочку. Я отчетливо помню ее маму, женщину лет тридцати, она все плакала и проклинала кого-то неизвестного. Кто-то убил ее девочку, и они не знают, кто. Я будто был рядом с ними и в то же время не там. И чувствовал свою вину. Мне кажется, я даже во сне плакал, потому что, когда проснулся, то лицо мокрое было.