— Но вы держитесь со мной как-то… настороженно, — с запинкой произнес я.

— Вы уверены, что у вас не разыгралось воображение? В конце концов, сейчас я первая подошла к вам. А вы прятались в холле.

Ее слова меня не убедили. Я знал, что она все еще дуется, и сейчас ведет этот бессмысленный спор, дабы просто уязвить меня. Иначе она не уехала бы тайком из Кембриджа и не разговаривала со мной так холодно в театре. Мы оба это понимали, только она предпочитала изображать неведение. Ее упрямство взбесило меня. Я не боялся ее — на то не было причин. Скорее, мне следовало страшиться собственной слабости; у меня не хватало духу открыто противостоять ей.

— О господи! — воскликнул я. — Неужели вы не понимаете, Элис? Я пытаюсь объясниться с вами. Выслушайте меня хоть раз. Я думал, надеялся, что мы стали друг для друга больше, чем просто знакомые.

Она широко раскрыла глаза, глубоко вздохнула, словно собиралась что-то сказать. Но почему-то промолчала. Прежде чем я успел потребовать от нее ответа, на мое плечо легла рука Фоули.

— Итак, — произнес он, — думаю, нам пора откланяться. Надеюсь, Хопсон, вы с пользой провели время в холле, общаясь со слугой Брадфилдов?

Его интуиция лишь подхлестнула ярость, разожженную во мне упрямством Элис. Неужели я такой простодушный, что он предугадывает каждый мой шаг?

— Не скрою, лорд Фоули, — ледяным тоном отозвался я, — я ходил подышать свежим воздухом и проветрился на славу.

— Вы мне все расскажете в карете, — ответил он, словно не замечая моей холодности, и обратился к Элис: — Мои поздравления, мисс Гудчайлд. Вы произвели впечатление на Роберта Монтфорта. И как, узнали что-нибудь интересное?

Элис чарующе улыбнулась Фоули.

— Обаятельный молодой человек, — заметила она. — Мы обсуждали увлечения его семьи. Ничего существенного мне пока не удалось выяснить, но я не отчаиваюсь.

— Что это значит? — вспылил я.

— Это значит, — отвечала она, беря меня под руку, поскольку мы начали спускаться по лестнице, — что он признался мне в своем желании продолжить переоформление интерьера Хорсхита, задуманное его отцом. Он планирует заменить старую дубовую лестницу новой, из лучшего кубинского красного дерева, которое он намерен приобрести у меня. Я обещала завтра устроить ему экскурсию по своему складу. А на следующий день я приглашена в Хорсхит-Холл.

На следующее утро, придя в мастерскую, я обнаружил на своем столе два письма. Первое было отправлено неделей раньше из Йоркшира. Его написала Дороти Чиппендейл.

Отли, Йоркшир,

14 января 1755 г.

Дорогой мистер Хопсон,

Разве могла я подумать в нашу последнюю встречу, что в следующий раз нам придется общаться по поводу столь трагических событий? Вы, наверно, помните, как в конце ноября прошлого года мы все вместе — вы, Джон Партридж и я — ездили в Ричмонд и веселились на реке. Теперь, после всего, что случилось, тот день кажется мне таким далеким, будто это было сто лет назад. С трудом верится, что тогда никто из нас даже не предчувствовал, какие несчастья уготовила нам судьба.

Не стану обременять вас своим горем, которое поглотило меня, когда я прочитала в вашем письме о смерти Джона. Вы скорбите так же, как и я, и мне не хотелось бы усугублять ваши страдания, описывая свои переживания. Скажу только, что ужасная гибель Джона потрясла меня до глубины души, но в каком-то смысле я оплакивала его еще до того, как узнала о его кончине. С тех пор как я покинула Лондон и поняла, что мы с ним никогда не сможем быть вместе, он для меня все равно что умер.

Не сочтите меня бессердечной, когда я говорю, что безмерно благодарна вам за то, что вы взяли на себя труд сообщить мне о трагедии: ведь иначе мне до конца дней своих пришлось бы мучиться неведением, гадая о его судьбе, а это во сто крат тяжелее. И хотя горе мое велико, думая о его смерти, я не могу не разделять ваш гнев и ваше справедливое желание призвать к ответу убийцу, кто бы ни был этот человек. Посему я со всей искренностью откликаюсь на вашу просьбу и постараюсь помочь, чем смогу. С этой целью подробно излагаю события последних дней моего пребывания в Лондоне.

17 декабря — очевидно, в тот же день, когда исчез Партридж, — сразу же после полудня мой брат, Томас Чиппендейл, вызвал меня к себе.

Я не уверена, известно ли вам, что к тому времени я уже четыре месяца жила в семье брата. Меня прислали из Йоркшира в помощь невестке Кэтрин, чтобы я смотрела за тремя ее детьми. До этого я всю жизнь провела в Отли, тихом городке в десяти милях от Лидса, в том самом краю, где родился и вырос мой брат Томас. Из пятнадцати детей отца я — самая младшая, Томас — самый старший. Его мать умерла вскоре после его рождения, и наш отец женился во второй раз и произвел на свет еще четырнадцать детей. Вы должны понимать, что, поскольку я родилась на двадцать лет позже брата и через несколько лет после того, как он переселился из Отли в Лондон, до моего приезда в его дом я почти не знала его.

Все мои сведения о старшем брате были почерпнуты из рассказов отца. Сам он по профессии плотник и, естественно, хотел, чтобы старший сын пошел по его стопам, как и все сыновья Чиппендейлов на протяжении многих поколений. Отец рассказывал мне, что Томас с самого раннего детства стремился к совершенству. Когда он только еще начал осваивать ремесло в мастерской отца, некий лондонский зодчий, работавший над особняком местного землевладельца, заказал ему модель этого дома. И он был так восхищен работой Томаса, что вызвался оплатить его учебу ремеслу краснодеревщика — сначала в Йорке, затем в Лондоне. Томас повел себя так, будто и не ожидал ничего другого. Предложение зодчего он принял как должное и, не задумываясь, покинул отчий дом за пять лет до моего рождения. Наш отец тем временем продолжал трудиться, как и прежде, — мастерил мебель, обшивал панелями стены, сооружал лестницы и все такое прочее, от случая к случаю получая от сына письма, в которых тот сообщал о своих успехах.

Таким образом, вскоре мой брат окончательно отдалился от семьи. Я же довольствовалась существованием в Йоркшире, где намеревалась провести всю свою жизнь; в любом случае, мне и в голову не могло прийти, что я вправе рассчитывать на что-то иное. Однако когда брат женился и у него родился третий ребенок, дочь Мэри, он прислал отцу письмо, в котором спрашивал, не согласится ли тот отпустить к нему младшую дочь, то есть меня, с тем чтобы я помогала его жене Кэтрин управляться с детьми. К тому времени мы все уже знали, что он создал себе имя, и потому, получив письмо от своего знаменитого сына, отец не осмелился ему отказать. Он выразил согласие от моего имени, а мне сообщил об этом только вечером накануне отъезда, после ужина. Таким образом, однажды рано утром, в возрасте восемнадцати лет, я отправилась за двести миль в Лондон, в город, который я и не чаяла когда-либо увидеть, к брату, которого до этого встречала всего три раза в жизни.

С Джоном Партриджем я познакомилась прошлым летом. Брат прислал его в дом починить настенный светильник в прихожей. Невестка была занята в детской и наказала мне смотреть за Партриджем, чтобы он добросовестно выполнял свою работу. Ему было девятнадцать лет. Высокий юноша с озорной улыбкой и грустными глазами. Возможно, печаль в его лице и заставила меня позабыть про скованность. Как бы то ни было, он вел беседу в беззаботном тоне, я смущенно отвечала, отчего он еще больше шутил и болтал. Когда светильник был починен и Джон собрался уходить, он вдруг повернулся и пригласил меня на прогулку в Воксхолл в следующую субботу. С испугу я приняла его приглашение.