— Кармелита! — голос раздавался уже совсем близко.

И вот уж Астахов бросился к Кармелите, обнял ее.

— Папа! Папа! — разрыдалась она.

— Дочка, успокойся, все будет хорошо, все уже хорошо! Сюда, Рамир, перерезай веревки.

Подоспевший Баро освободил сначала Кармелиту, а потом Миро. И уже вчетвером они побежали к выходу. Боясь только одного: как бы в горячке не свернуть тупиковый коридор. Потому что времени вернуться и выбраться отсюда уже не будет…

* * *

Люцита и Рубина ждали в машине у входа в катакомбы. Обе забились в уголок, чтобы, когда пленников выведут наружу, все смогли быстро занять места в салоне. Ведь машина стояла в зоне взрыва. Так что уезжать нужно будет как можно скорее.

— Что же их нету? Где ж они. Пара минут осталась.

— Ничего, Люцита! Ничего! Сейчас… Сейчас… Подожди. Я чувствую, они должны выйти.

* * *

Нет, они не ошиблись, вот уже и выход из катакомб. Баро на ходу уже начал прикидывать, как сейчас прыгнет на водительское место, как заведет машину, тронется с места. Эх, надо было сказать, Рубине, чтобы развернулась, пока они здесь бегают.

* * *

— Люцита, знаешь, что я подумала. Вот они сейчас выскочат. А машина стоит лицом к катакомбам. Рамиру придется еще время тратить на разворачивание…

— Ты права, Рубина. Лучше сейчас развернуться, чтобы потом сразу уехать.

Старушка выскочила с заднего сиденья. Села на место водителя. И начала разворачиваться. Как для новичка, довольно-таки лихо.

* * *

Кармелите и Миро бежать было трудно. Мышцы, которые так надолго оказались в веревочном плену, совсем затекли. А порой и вовсе норовили отказать. Поэтому Баро с Астаховым пустили молодых вперед, а сами бежали сзади, торопя и подбадривая…

Когда четверка выбралась из катакомб, то увидела, что машина (уже заведенная) развернута бампером к дороге. Рубина, сидевшая за рулем, закричала:

— Все! Быстрей! Родненькие мои! Быстрей! Поехали!

Они запрыгнули в машину, чуть потеснившись на заднем сиденье.

Шофер Рубина сорвалась с места и поехала так ловко и быстро, как будто все жизнь работала таксисткой.

Но они еще боялись радоваться. Рано…

И вот раздался взрыв. Громкий. Страшный. Кое-где земля начала проседать. Благодаря своему непостижимому чутью, Рубина объезжала эти места… В какой-то момент все поняли, что критическая точка пройдена. Они выехали из зоны взрыва и вернулись в теплый светлый и относительно безопасный мир.

Все шестеро одновременно начали кричать, обниматься, целоваться.

Потому что так приятно ощутить, что ты остался не под землей, а на земле.

* * *

Астаховы, Николай Андреевич и Антон, устроили семейные поминки. За столом было четверо — они двое и фотографии двух их любимых женщин. Антон пил только принесенное с собой безалкогольное пиво. А Астахов-старший позволил себе продолжить початую бутылку коньяка. Перед снимками были поставлены две рюмки с коньяком, накрытые хлебом.

Давно Астахов не общался с сыном так хорошо и душевно. Обоим даже казалось, что женщины с фотографий незримо присутствуют здесь. Говорили обо всем: о большом и малом, о важном и о пустяках. В какой-то момент Николай Андреевич пожаловался, что не может найти свой любимый кувшинчик для питьевой воды. Антон сразу перестал есть, как будто подавился.

— Сынок, что с тобой? — озаботился Астахов.

— Ничего. Просто я рад… Рад видеть тебя живым и здоровым…

— Я не понял. Ты о чем?

— Ты знаешь, что маму и Игоря арестовали. Так сказать, по совокупности их подвигов. Так вот… Наша мама пыталась тебя отравить. Подсыпала яд в твой кувшин. Я увидел это, отобрал его и отнес в милицию. Там были ее отпечатки пальцев. Поэтому она и попробовала уехать из города как можно быстрее.

— Этого не может быть… Ты ничего не придумываешь? Не путаешь?

«Эх, папа… — подумал Антон. — Ты еще спрашиваешь, не путаю ли я. Если б ты только знал, что пожар в конюшне и гибель Олеси тоже их рук дело! Впрочем, следствие только началось. И ты об этом еще узнаешь».

— Подумать только! Какой ужас. И я двадцать лет был женат на этой женщине. Послушай, а Алла Орлова арестована тоже за это?

— Пап, ну ты вопросы задаешь?.. Я же не юрист.

— Но, судя по твоим глазам, что-то все же знаешь. Или нет?

— Знаю. Мне Соня рассказала. — Антон снова замялся, потому что дело Аллы Борисовны также касалось его отца самым непосредственным образом. — Похищение твоих картин — это ее заказ.

— Что?

— Да. Соне очень стыдно и больно. Но это так.

— Но зачем? Она же не бедная женщина! Чего ради лезть в такую авантюру.

— Трудно сказать… Не мне судить. Я сам совсем еще недавно творил такое, что теперь вспомнить страшно. Как я понял… Она очень обозлилась после смерти Максима. Вот и хотела насолить всем, кто был с ним связан и, как ей кажется, виноват в его смерти. Тебя — оставить без твоих любимых картин. А кражу спихнуть на цыган и посадить их. Алла Борисовна очень хитро действовала, через посредников.

— Как же ее вычислили? Неужели Солодовников так расстарался?

— Ага, — саркастически усмехнулся Антон. — Сейчас, от него дождешься. Он только свое кресло просиживал, какие-то хитроумные комбинации прокручивал. А все это раскрыла Ира Полякова.

— Практикантка, что ли?

— Да.

— Вот умница!

— Не то слово. Кстати, Соня разузнала хорошую новость. Солодовникова переводят в область, на повышение. А Полякова будет на его месте. И даже в его кабинете!

— Ну спасибо. Хоть что-то приятное. Ладно, сынок, — наполнил рюмку коньяком. — А ты наливай своего, безалкогольного. Мою Олесю помянули, а теперь помянем твою… нашу Свету. Не чокаясь!

— Нет, папа, знаешь, я бы не стал так говорить. Ведь мы не видели умершей Светы. И Форс, когда начинаешь говорить с ним о дочери, все время чего-то виляет. Кто знает, может, он ее где-то упрятал. И она жива. И она, и мой сын…

— Мой внук, — повторил за ним Астахов.

«Да, папа, твой внук. Истинно твой внук. Потому что ты, растивший меня, мой отец. Мой настоящий отец. И ничего больше на эту тему я слышать не хочу!»

Давно это было. Баро тогда только осел в Управске, думал еще, что ненадолго, что временно. Бейбут со своими шел мимо, остановился. Хороший был вечер, добрый: пили, ели, вспоминали, шутили, пели. Двенадцатилетний Миро все заглядывался на семилетнюю Кармелиту. Но подойти стеснялся. Хотя и видел, что она на него тоже смотрит, правда, украдкой, чтоб не заметил. А когда мальчик глядел на маленькую цыганку, девочка отворачивалась, подчеркивая свою независимость.