– А помнишь, мы ходили в один ресторан, там был такой же аквариум, и ты заказал мне двух рыб, – недоуменно сказал мальчик. – Я одну даже сам ловил, помнишь?

Я припомнил только карпа в китайском ресторане, мальчик с восторгом подтвердил насчет карпа и добавил, что были еще две, которые к китайскому ресторану никакого отношения не имеют.

К счастью, тут нам передали, что машину вымыли. Мы вышли, расплатились, и я подумал, что, видимо, надо все-таки ехать в кино. Но потом эта мысль показалась мне какой-то пошлой. Ну почему если ты оказался наконец-то наедине с сыном, надо ехать обязательно в кино? Почему чуть что, сразу в кино? Что с сыном, что не с сыном?

Ну а куда могут поехать мужчины в свободное от работы и от детского сада время? Нет, ну конечно, не туда. Но есть же еще какие-то места. И я позвонил другу, которому два раза такие вещи объяснять не надо.

– А вы по танкам лазили? – спросил он.

– Нет, – виновато признался я.

– А, ну все, – сказал он. – Езжайте на Поклонную гору, там музей военной техники под открытым небом. Танки, пушки, самолеты… Вам туда.

Я даже не поверил своим ушам и своему счастью. Ваня, правда, по-моему, не очень понял, что я ему предложил, но согласился. Через четверть часа мы были уже на Поклонной горе. И мы сразу увидели один танк. Он стоял в стороне от музея, и на него можно было и в самом деле залезть. Издали я увидел две фигурки на этом танке и обрадовался.

Меня вообще уже распирало от того, что мы делали. Это и правда получалось как-то уж очень по-мужски.

На танке стояли девушка и юноша с фотоаппаратом. Он что-то бормотал, снимая не девушку на танке, а какие-то детали этой машины. Чем-то он был сильно недоволен.

Оказалось, что этот юноша – специалист именно по танкам «Т-34». А недоволен он тем, что на послевоенную «тридцатьчетверку» надели башню с какого-то вообще тягача и выдают за классику.

Юноша помог поднять Ваню на танк и тут же забыл о нем, с головой уйдя в люк, который ему неожиданно удалось открыть. Ваня бы тоже с головой ушел в этот люк, и даже, боюсь, всем телом, если бы я, забравшись на танк, не схватил его. Через мгновение мальчик сидел уже на стволе. Еще через мгновение свешивался откуда-то с гусеницы. Он словно вырос на этом танке. Танк был для него как джунгли для Маугли. Я с удивлением и опаской наблюдал за ним. И я вообще-то гордился им.

Минут через 20 я снял его с танка, объяснив, что самого главного он еще не видел. То, что мы увидели на полигоне, совершенно захватило меня самого. В какие-то моменты я забывал о Ване, а он – обо мне. Он надолго пропал в лабиринтах окопов, и я только слышал его крик:

– Та-та-та-та!

Это он жал на гашетку, как я потом понял, когда сам добрался до пулемета на одной из огневых точек. Я тоже жал. И вы будете жать, если вы честный человек. И будете орать:

– Та-та-та-та!

Мы еще два часа ходили среди подбитых немецких самолетов, среди артиллерийских пушек, санитарных поездов, среди штурмовиков и истребителей, и Ваня, теряя ощущение времени и пространства, повторял одно и то же:

– Папа, сегодня такой день, такой день…

Ваня, мысленно умолял я его, ну скажи это еще раз!

– Такой день… – говорил Ваня. Спасибо, родной, мысленно шептал я.

Поздним вечером мы поехали в аэропорт и встретили Машу. Она вернулась из Парижа. Мы жаждали ее рассказа. И она жаждала рассказать. Но она не успела ничего. Рассказывал в этот вечер Ваня – про то, какой это был день.

Маша терпеливо слушала. Мы приехали домой. Она подарила мне туалетную воду во флаконе в виде Эйфеле-вой башни, которую Маша называет Эльфовая. Она, наверное, думает, что башню так назвали потому, что в ней живут эльфы.

Потом Ваня задел меня за живое, то есть ударил в ногу, потому что ему срочно понадобился спарринг-партнер по ушу, и мы начали драться.

– Перестаньте, – сказала Маша. – Ненавижу, когда мужчины дерутся.

Выхода не было, пришлось учить Ваню играть в боулинг. Потому что на роликах он кататься не захотел.

У меня не такие уж смутные представления об этой игре. То есть, если у меня спросить, умею ли я играть в боулинг, я отвечу: «Да!» Другое дело – люблю ли я играть в боулинг. На этот вопрос у меня нет ответа. Он был лет пять-шесть, а может, десять лет назад, когда боулинга было мало в Москве, а поэтому играть в боулинг в пятницу считалось у нас делом принципиальным. Да, я любил. Попробовал бы я не любить, когда все так любили.

Но потом любовь прошла. Нет никакого смысла рассказывать, как это произошло, хотя, по-моему, это очень интересная история. Да, была целая история, длиной в два вечера. Но я не буду, потому что я должен рассказывать про Ваню.

И вот Ваня вместе с Машей ходит по выходным в один более или менее развлекательный подмосковный центр, где Маша катается на роликах. Ваня отчего-то давно остыл к этому занятию, толком не начав, а Маша наоборот – еще больше прикипела. Она безо всякого тренера (ведь я при всей любви к себе не осмелюсь назвать себя ее тренером по роликам) научилась, по-моему, здорово кататься и может часами нарезать круги по часовой стрелке в этом громадном полутемном подвале-катке, в центре которого как раз зал для боулинга. И каток отделен от него таким буфером с поручнями, за которыми стоят столики, куда уставшие хоть от роликов, хоть от жизни люди могут заехать и прийти в себя.

Ваня терпимо относится к роликам только потому, что он нашел себя за этими поручнями. За одним из них, в самом углу, все, что ему надо. Он откуда-то притаскивает два больших мата, покупает кока-колы и попкорна, валяется на матах и глазеет на мчащихся мимо роллеров.

Тут есть, конечно, проблема, потому что не все ведь роллеры мчатся. Некоторые встают на ролики первый раз, и сказать про них, что они мчатся, – значит сильно обидеть тех, кто на самом деле мчится. Ну и если честно, таких, для которых каждый раз как первый, большинство.

Ване эти люди больше всего и нравятся. Он наслаждается, наблюдая за этими людьми, которые больше всего на свете хотели бы, чтобы их именно в этот момент никто не видел. А он валяется, нога на ногу, во рту соломинка, лениво кидает в рот солоноватый попкорн, глазеет на них и хохочет, понимая, насколько был прав, когда решил, что все это – не для него.

А для них проехать мимо этого мальчика становится испытанием более серьезным, чем сдать экзамен на вождение грузового автотранспортного средства. Они нервничают. Им плохо. А ему-то очень хорошо. Лучше просто не может быть человеку, чем Ване в эти минуты.

Когда мимо него проезжает Маша, Ваня встает (через раз) и выставляет руку, чтобы она на ходу хлопнула по его ладони. Ей это нравится. Ему меньше.

Когда-нибудь это счастье, это бесконечное наслаждение должно же было закончиться. Один раз, когда Ваня уже прилег и уже проводил глазами (с таким выражением лица, как будто в последний путь) первых роллеров, к его убежищу подъехали два мальчика, постарше его лет на пять, вместе взятые.