Я вдруг вспомнил, что у меня есть телефон. Я же могу всех обзвонить. В конце концов, не так уж много гостей мы позвали. Мы их подбирали, можно сказать, любовно. Составляли как икебану. А получался какой-то гербарий.

В это невозможно было поверить, но три телефона из шести не отвечали. По одному родители мне сказали, что девочка не успевает приехать, потому что прособиралась, и теперь успеть бы в аэропорт – они улетали на весенние каникулы куда-то в лето. Еще по одному телефону я выяснил, что мальчик сильно опаздывает, но рассчитывает быть и что ради Маши даже отменил, вернее, перенес на более удобное время встречу с одноклассником.

– Да у нас тут такое… – сказал мне мой друг, чья дочка Даша – близкая, я считаю, подруга Маши.

– То есть не приедете? – переспросил я.

– Почему не приедем? – удивился он. – Сейчас с Дантесом разберемся и приедем.

Он рассказал мне, что у них происходит. Он был взволнован и все равно рассказал бы, хотел я этого или нет. Я слушал вполуха, потому что не отрываясь смотрел на Машу, которая стояла вместе с Ваней, ее вечным, но не единственным в этот день спасителем.

Там дело было в том, что на работе у моего друга сделали корпоративный календарь, и один из месяцев открывался историей дуэли Пушкина с Дантесом на Черной речке. Даша подробно расспросила маму, что это была за дуэль и из-за чего, и история произвела на нее такое впечатление, что она вырвала этот лист и спрятала в свой стол. А в первом классе у них проходили как раз в это время «Руслана и Людмилу», и учительница прочитала известный отрывок из этого произведения: «У Лукоморья дуб зеленый, златая…»

– Чье это стихотворение? – спросила учительница. Даша подняла руку. А когда учительница дала ей знак говорить, забыла. Все смотрели на нее и ждали. А она отчаянно вспоминала, просто отчаянно. И именно про этот момент она рассказывала теперь родителям, которые слушали ее и не ехали надень рождения к Маше, потому что это все было прологом к какой-то ужасающей драме, на которую Даша уже намекнула еще накануне вечером и из-за которой полночи не могла уснуть.

Даша думала про дуэль – и все-таки вспомнила!

– Пушкин! – крикнула она.

– Правильно, – сказала учительница. – А как сказка называется? Я в начале урока говорила.

– «Анатолий и Елена», – теперь уже с облегчением сказала Даша.

Класс хохотал, Даша потом не спала и только наутро решилась поделиться своей болью с родителями. Впрочем, ничего странного в этой истории они не увидели. Просто их соседей так зовут.

Пока мой друг рассказывал мне эту историю и вдогонку разъяснял, что они уже выезжают, я шел к Маше. Я взял ее за руку, подвел к столу и сказал, чтобы она все-таки выпила соку. Она покорно выпила. В глазах ее не было слез.

– Папа, – спросила она, – а что, никто не приедет? Она все-таки спросила это.

– Все приедут, – сказал я.

– И даже Маша? – спросила она.

– Нет, – сказал я. – Маша не приедет. Маша уже едет в аэропорт. А все остальные приедут.

– А если не приедут? – как-то безразлично спросила она.

Я хотел было сказать, что из-за того, что такое может случиться, я и сам давно не праздную свои дни рождения. Но разве я мог ей это сказать?

– Ты же знаешь, что приедут, – сказал я.

– Я уже не знаю. Папа, все очень плохо, – прошептала Маша. – И мне пираты что-то не нравятся. И собак с кошками привезли, я их видела, они в клетках сидят, очень несчастные.

– Пойдем к пиратам, – я опять взял ее за руку. – А то там Ваня один с ними сражается.

– Ну и что, что не приедут, – прошептала Маша. – Неважно.

Не надо было заглядывать ей в глаза, чтобы понять: ничего важнее в ее жизни не было и уже не будет. И что в глазах этих уже стоят слезы.

Они все приехали за следующие пять минут. Просто все. А в семьях, до которых я не мог дозвониться, по двое детей. Так что их всех сразу стало как-то слишком много.

Впрочем, моей Маше так не казалось.

А позже всех приехала та Маша, которая опоздала на самолет.

Маша уехала с классом во Францию на весенние каникулы, и я провел целый день только с Ваней. Я осознал вдруг, что ничего подобного не было за всю мою и за всю его жизнь. Мы не оставались наедине друг с другом. Они с Машей никогда не разлучались, просто повода не было. А когда Маша на новогодние каникулы уехала в Лондон, с нами все время был кто-то третий. Чаще всего это была, конечно, Ванина мама.

И вот утром мы оказались с Ваней и больше ни с кем. И я понял, что надо что-то делать. Я сначала решил отвести его в кино. Он все-таки же любит кино, хотя и только про черепашек-ниндзя. Но потом я вспомнил, что обязательно надо вымыть машину. Я спросил Ваню, нормально ли будет, если мы заедем вымыть машину. Он как-то задумчиво согласился, и через пять минут мы были уже на мойке.

Он долго не хотел выходить, он хотел посмотреть, как моют машину, изнутри. Я пообещал, что в кафе, куда мы зайдем, пока будут ее мыть, он увидит что-то такое, что ему понравится. Он согласился, так же задумчиво. А может, нехотя.

Владельцы этого кафе – армяне, здесь армянские официанты и армянская кухня, а само кафе почему-то пропитано морскими мотивами. Наверное, армяне все время тоскуют по морю, которого у них нет, а у азербайджанцев есть, и даже в оформлении этого кафе в центре Москвы сказалась их вселенская тоска по морской глади.

Здесь повсюду развешены обрывки каких-то парусов, семейные фотографии усатых армянских капитанов с трубками во ртах, спасательные круги… И есть несколько больших аквариумов с морскими рыбами, хоть и небольшими, но все-таки морскими.

И вот Ваня подбежал к одному из этих аквариумов и присел перед ним. Я вдруг понял, что только теперь он перестал жалеть о том, что согласился поехать со мной на мойку. Я-то думал, что, наоборот, это будет очень и очень по-мужски – поехать не как обычно в кино, а вот на мойку и что мальчик будет в восторге от этого. Но в восторге он был от этих рыб.

Он сидел перед аквариумом и гладил, гладил его стеклянную стенку и что-то шептал этим рыбам… Ему было очень хорошо с ними. И им тоже с ним. Они сгрудились вокруг его прилипших к стеклу ладошек и тыкались в них своими масляными носами. Я очень расчувствовался, подошел к нему, тоже присел на корточки. Мальчик обрадовался и резко повернулся ко мне:

– Папа, можно, я вот этих двух закажу?!

И он показал мне этих двух, вдруг встрепенувшихся так, словно они поняли, о чем тут за стенкой толкуют.

Они затрепетали и хотели, казалось, куда-то ускользнуть, но куда ж ты денешься из аквариума, милая.

Я объяснил Ване, что так думать про этих прекрасных рыб – преступление и что жизнь – чище и лучше, чем он думает в свои пять лет. И что рыбы могут просто плавать, только этим радуя нас.