— Прости, — едва слышно сказала я, извиняясь то ли за глупое поведение, что едва не ввергло нас в серьезные неприятности, то ли за слишком сильный рывок, от которого Мило чуть не сломал шею. — Что теперь делать?

— А что поделаешь? — поднялся ученик, морщась и тряся головой — кажется, приложился он знатно. — Ложиться спать надо. Утро вечера мудренее.

Неожиданный испуг измотал меня сильней, чем двухдневное путешествие. Поэтому спустя всего пару минут я уже разделась, не пренебрегая на сей раз помощью Мило, забралась в кровать и уснула, едва голова коснулась прохладного шелка подушки.

Виделась мне ночью сплошь какая-то ерунда. Архив, маленькой девочкой листающая огромный том, Ее величество Тирле с синим пушистым котенком в руках, безумные барды с черными глазами, пляшущие вокруг с воплями «Не любишь! Загубишь!»…

Лишь под утро я обрела покой. Приснилась вода — много воды, журчащей, теплой, живительной… она падала, стекая по моему лицу, по рукам и груди, и напряжение уходило из каменных мышц. Я облизнула губы — солоно. А потом в мягком потоке вдруг скользнула льдинка — и прилипла к шее.

Я ойкнула… и проснулась.

Светало. Пели птицы — это в сердце города-то! А вокруг моей кровати стояли воины с тонкими серебристыми клинками, один из которых упирался мне в шею.

Вот тебе и «льдинка», Лале, вот тебе и «библиотека». Доигралась.

— Мило? — хрипло шепнула я, скашивая глаза.

— Я здесь, госпожа, — у горла моего мальчика тоже было острое лезвие, по которому медленно стекала алая капля, и уже от этого можно было сойти с ума. Мило был обнажен по пояс, волосы растрепались от сна, а губы подрагивали.

Только бы с ним было все в порядке…

— Чем обязана, господа? — спросила я холодным голосом Лале Опал, Безумного Шута и девятой в колоде.

Один из воинов выступил вперед… и поклонился, разметав по полу широкие рукава белого одеяния.

— Амиро Ласковая Осень просит вас и вашего спутника уделить ему толику вашего времени, госпожа, — спокойно произнес он. Ого! Амиро… это ведь имя не только города… но и царя!

Я усмехнулась. Да уж, горцы умеют приглашать в гости. Захочешь, а не отвертишься.

— Отказ не принимается? Могу я хотя бы одеться?

— Нет, — ответил на оба вопроса воин. — Не беспокойтесь, все необходимое вы получите во дворце. В том числе и надлежащую одежду. Возражения не принимаются… Прошу прощения, госпожа, но таков приказ Светлейшего.

Все это было сказано спокойно, вежливо, почти доброжелательно, но меня дрожь пробрала. Я поняла, что эти воины не остановятся ни перед чем, чтобы выполнить приказ своего повелителя. Попытаться отбиться? Сбежать? Воспользоваться могуществом Шута?

Все не то.

Мило дернулся. По клинку поползла вниз еще одна отвратительно красная капля.

Нет. Его жизнью я рисковать не имею права.

— Мы пойдем. Клянусь. Опустите оружие, — хрипло попросила я.

Никогда еще я не испытывала такого страха…

Днем Амиро, Осиновый город, ослеплял своей красотой. Но на рассвете… Слов всего мира не хватило бы, чтобы описать его. Хрустальную прозрачность воздуха и зеленовато-голубую влагу небес, нежность осеннего ветра и жестокость утреннего холода, терзающего заплаканное лицо, четкий контур алого листа на покрытой инеем земле и ломкость замерзшей травинки — это тонкое и сильное чувство, мягкой кошачьей лапой наступавшее на грудь…

Но мне было все равно.

Из комнаты сначала вывели Мило — побледневшего, заспанного, с заломленными за спину руками и с острым лезвием у трепещущей жилки на шее. В дверях он оглянулся ко мне, и этот взгляд через плечо, исполненный муки и тревоги, отпечатался в памяти, как острая грань перстня отпечатывается в сургуче. И только горше становилось оттого, что Мило беспокоился не о своей судьбе. И я, наставница, ответственная за его жизнь и судьбу, ничего не могла поделать. Помощи ждать было неоткуда.

А слабому, глупому сердцу так хотелось, чтобы кто-то сказал: «Все будет хорошо, Лале» — и спрятал в надежных объятиях.

Спустя малый оборот пришла и моя очередь. Укутав плечи шерстяным пледом, я вышла на улицу. Солнце еще и не думало взбираться на небо, лениво раскрашивая облака из-за линии холмов. Улицы были пустынны. Ледяные камни мостовой сначала обжигали босые пятки, а потом всякая чувствительность исчезла. Ах, если б можно было так же заморозить и душу! Но в груди лишь сильнее разгорался пожар, раздуваемый чувством вины.

Ты мнила себя мудрой и хитрой, Лале? Право, не смеши людей. Весь ум остался в стенах дворца, и за пределами столицы двести лет испарились, оставив высокомерную и рассеянную девицу. Порой мудрость заключается в том, чтобы послушать советов спутника, у которого опыта побольше. А что сделала я? Поддалась мимолетному капризу, закрыв глаза на разумное предостережение. И вот — расплата.

А как насчет другой сказки — о неуязвимой и могущественной Лале? О, бесспорное вранье, еще более отвратительное потому, что лгала я самой себе. Сила хранителя ключа предельно эгоистична. Ею нельзя поделиться, одолжить ее или направить на благо других людей. Любая рана затянется, всякая дверь откроется… но лишь для одного. И что могу сделать я, девятая в раскладе, когда против меня могущество целого Дома?

Ничего.

Будь я одна, то не испугалась ни капельки. Подумаешь — поймали. Отвернутся — и поминай как звали. Не остановят ни оковы, ни засовы, ни решетки — разомкну, отопру, водой просочусь сквозь пальцы.

Но нас двое. И вся моя неуязвимость и неуловимость сходит на нет. Мило не может остаться здесь…

А это значит, что я не имею права и дальше творить глупости. В моих руках — чужая жизнь. Надо всего лишь вспомнить, ощутить вновь тяжесть двух столетий на своих плечах… Четыре короля — четыре эпохи интриг, уверток, лицемерия и плясок на лезвии ножа. Это не могло пройти даром.

Меня ведут в обитель Ласковой Осени… А все дворцы изнутри одинаковы. Я справлюсь.

— Сударь, долго ли еще идти? Признаться, эта прогулка становится довольно утомительной… — мои ресницы вздрогнули и опустились. Я и так не вышла ростом, а босая, с вьющимися от влаги волосами, закутанная в тонкую шерсть, кажусь еще меньше. Как не пожалеть эту хрупкую и слабую девочку?

Ответом мне было молчание. И, хотя сталь больше не ласкала горло, я чувствовала себя пленницей. Ну что ж, разыграем представление…

Это легко. Запнуться о камень. Шатнуться вперед, закусывая губу. Позволить крохотной слезинке прочертить по щеке дорожку.

Действия привычны и отточены до совершенства. Сама Тирле, проницательная и хитроумная, порой не могла различить, когда я играю, а когда нет.

— Наберитесь терпения, госпожа, — бесстрастно произнес тот из воинов, что был за старшего.