борется всеми средствами. Но в результате длительной серии опытов, в течение которых болевое раздражение сопровождалось пищевым, собака стала отвечать на наносимые ей ожоги той реакцией, которой отвечает обычно на еду.

Присутствовавший при этих опытах известный английский физиолог Шеррингтон сказал, глядя на собаку: “Теперь я понимаю радость мучеников, с которой они всходили на костры”.

Этими словами он наметил огромную перспективу, которая открывалась этим классическим опытом» (Там же, с. 25).

Перспектива эта называлась Гулаг. И Саша Лурия именно в это время подписался делать детектор лжи для ГПУ, за что и был признан как «психолог» во всем мире. Само же это садомазохистское извращение стало сутью всей советской психологии. И не только в том смысле, что именно этим и занимались советские ученые, но и в том, что сами они дружно отвечали на болевые раздражения радостными пищевыми реакциями… вроде «этюдов» Лурии и Выготского.

Далее Выготский переходит к третьей ступени, но понять, что это такое, значительно сложней. В действительности, это есть попытка решить как раз ту «проблему», что была намечена еще Энгельсом: между человеком и животным есть качественное отличие, которое эволюционными объяснениями не устраняется. Попросту говоря, Выготскому очень нужно было связать человека с животными, наверное, чтобы больше не мучаться угрызениями совести, когда ставишь над ним такие же опыты, как Павлов…

«Над этой второй ступенью в развитии поведения возвышается третья и для царства животных, видимо, последняя ступень, хотя и не последняя для человека. С несомненной научной достоверностью наличие этой ступени было констатировано только в поведении высших человекообразных обезьян. На поиски и открытие третьей ступени именно у этих животных толкала теория Дарвина.

Из данных сравнительной анатомии и сравнительной физиологии с совершенной достоверностью установлено, что человекообразные обезьяны являются нашими ближайшими родственниками в эволюционном ряду.

Оставалось, однако, до последнего времени незаполненным одно звено в эволюционной цепи, связывающее человека с животным миром, именно звено психологическое. До самого последнего времени психологам не удалось показать, что поведение обезьяны стоит в таком же отношении к поведению человека, в каком ее анатомия стоит к человеческой» (Там же, с. 26).

Далее вся работа посвящена тому, как В.Кёлер «задался целью заполнить это недостающее психологическое звено дарвиновской теории и показать, что и психологическое развитие шло тем же эволюционным путем – от высших животных к человеку, как и развитие органическое» (Там же).

Иными словами Выготский использует Кёлера для того, чтобы окончательно убрать душу из психологии и доказать, что вся эта «так называемая душа» есть не более, чем усложнение нервной системы, то есть тела, в процессе эволюции.

Итогом всего усилия явилось вот такое признание, скромно спрятанное где-то посреди статьи:

«Мы еще очень далеки от настоящего физиологического объяснения интеллектуальной реакции. Мы можем строить на этот счет только более или менее схематические и более или менее вероятные предположения» (Там же, с. 51).

Усилие оказалось семипудовым пшиком. Доказать, что души нет, не удалось, зато удалось убедить всех, у кого не хватило терпения дочитать до этого места. Да и те, у кого хватило, по большей части уже не соображали, что означают эти слова… К этому времени они были уже вполне очарованы или зазомбированы естественнонаучностью новой психологической физиологии.

Обратите внимание – именно физиологии, именно раздел физиологии хотел создать Выготский, считая именно физиологию знаком качества своей культурной психологии.

Как бы там ни было, но эволюционизм и физиологизм были лишь тем основанием, на котором Выготский хотел совершить свою революцию. Это был базис, к нему требовалось добавить надстройку. И надстройкой этой оказался марксизм, в частности, требование историзма, выдвинутое классиками. Его-то и пыталась привить школа Выготского к проверенно успешной в общественном мнении эволюционно-физиологической основе.

Вот задача, которую поставил Выготский перед своей школой в 1930 году, после того, как было завершено исследование предшествовавших подходов, из которых и делался новый синтез:

«Но есть еще третий план развития, который гораздо меньше, чем эти, вошел в общее сознание психологов и который отличается глубоким своеобразием по сравнению с этими двумя типами развития, – это развитие историческое.

Поведение современного культурного человека является не только продуктом биологической эволюции, не только результатом развития в детском возрасте, но и продуктом развития исторического. В процессе исторического развития человечества изменялись и развивались не только внешние отношения людей, не только отношения между человечеством и природой, изменялся и развивался и сам человек, менялась его собственная природа» (Там же, с. 67).

Как вы видите, в этом небольшом рассуждении описана вся школа Выготского. Если опустить критическое исследование предшественников, то в нем намечены три больших этапа или ступени: биологическая психология, психология детского возраста, и психология историческая или культурная.

Сам Выготский, как это общеизвестно, разработав такой образ своей психологии, погрузился в «спор с Пиаже». Попросту говоря, занялся психологией детства в рамках заимствованной с Запада науки Педологии. Собственно культурно-исторических исследований было сделано только одно – экспедиция Лурии в Среднюю Азию.

Я не буду рассказывать о том, как Выготский понимал детскую психологию. Понимал он ее не просто, хотя, возможно, и сделал в ней немало открытий. Но мне нужна только культурно-историческая психология, поэтому для меня все, что прямо в нее не входит, является лишь слоем помех, мешающих в моем собственном исследовании. И преодолею я этот слой не прямо, а через его отражение.

Точнее, посчитав работы Выготского отражением трудов Пиаже. Насколько бы он ни пошел дальше, основа все-таки здесь. А уж труды Пиаже никак нельзя считать принадлежащими к культурно-исторической психологии.

Вот после этого можно будет заняться и единственной культурно-исторической работой школы Выготского.

Небольшое психологическое отступление. Пиаже

Швейцарский психолог Жан Пиаже (1896–1980), ученик психолога и психиатра Пьера Жане, был ровесником Льва Выготского и считался таким же гением психологии, изменившим лицо этой науки. Начинал он как биолог, изучавший моллюсков, но уже к 1920 году, то есть ко времени окончательной победы научной революции в мире, перешел в психологию, где имел колоссальный успех именно потому, что был естественником. Как вы понимаете, душа его не интересовала, он служил тому же делу, что и Выготский, то есть искал, как связать человека с животными.

В психологии Пиаже разрывался между двух полюсов: с одной стороны, он хотел дать всей психологии биологическое объяснение, а с другой, – логическое. Точнее, все свои исследования психологии он вел не для того, чтобы понять душу, а для того, чтобы понять логику.

Самая первая его работа, о которой больше всего и говорил Выготский, вышла в 1923 году под названием «Этюды о логике ребенка».