— Ну и чему ты улыбаешься? Мне все это кажется довольно мрачным, да и тебе, думаю, тоже. Зависимость — это ведь ужасно тяжело.

— Не знаю. Мне не мрачно и вовсе не тяжело. Но у меня инстинкты, и они мне говорят, что я должна с этим что-то сделать. Вот и все.

— Тогда делай, уже пора.

— Делаю, Люся, делаю. Вот к тебе приехала, собаку завела.

— Так ты поэтому ее завела?

— Конечно, чтобы было с кем поговорить. Ведь кому еще такое расскажешь? Он, между прочим, все-все понимает и вообще чудо. Только, знаешь, странно… Он меня любит, даже боготворит, ревнует ко всем, а когда я прихожу от Володи после… этого, он не бросается ко мне, как обычно, а робко так подходит, как будто с опаской, как будто к чужой. Словно чует, что это уже не совсем я, а может, совсем не я, понимаешь? И только после того как обнюхает, снова признает.

— Оля…

— Что?

— А может, оставить все, как есть? Сама же говоришь — счастье…

— А все и останется, как есть, — она зябко поводит плечами, обхватывает их, смотрит в окно. — Скорее всего. Все, кроме меня.

— Что ты имеешь в виду?

— Что в один прекрасный день возьму и не проснусь. Или проснусь, но уже не собой. Со временем не шутят. Там, где нет его, не может быть и нас. Только дело в том, что мне все равно. Потому что мое сегодня того стоит. Страшно другое: та, которой я стану, — не окажется ли она такой же, как все?

— А что в этом плохого?

— Наверное, ничего, только время снова станет ко мне — к ней — безжалостно.

— Да. Но ведь это происходит со всеми.

— И что, от этого должно быть легче? Нет. А еще… — глаза ее набухают слезами. — Вдруг она — я та — предаст Володю? И как же он тогда? Я точно знаю, ему без меня не…

Вечер пятый

Больше не было у нас разговоров про любовь, оргазм, жизнь и смерть. После обеда вернулось наконец остальное семейство с Собакиным вместе, в доме стало шумно, многолюдно и даже весело. Правда, Собакин повел себя как-то странно. Обычно он вполне с чужими приветлив и вежлив: и хвостом повиляет, и погладить позволит, если уж очень, а тут… Он вел себя так, словно ее, Оли, нет и никогда не было. Пустое место. Он ее просто в упор не видел, отворачивался даже, но старался держаться подальше. К креслу своему подошел, понюхал и отошел, ничего не говоря. Только через месяц или два забрал его себе снова.

Оля уехала наутро. Слова были сказаны, слезы — те, что были, — выплаканы, сарафаны сложены. Последний наш с ней поцелуй и…

— Вспоминай меня, ладно? Или не забывай. Пожалуйста, а то мне иногда в самом деле кажется, что меня нет, кончилась. В общем, ты все уже слышала, — она вздохнула. — А психиатр мне не нужен — ты ведь об этом подумала вчера? Психиатры счастливым без надобности.

Она весело махала нам — и людям, и собакам — пока такси не скрылось за поворотом. Я постояла немного и пошла в дом, к компьютеру и шахматам — до следующего турнира оставалось всего три недели, и было необходимо срочно проверить одно интересное и абсолютно новое продолжение ферзевого гамбита, пришедшее мне в голову накануне, завершающееся невероятно острой и красивой жертвой ферзя.

Может, и случайно, кто знает?

3. ЭНДШПИЛЬ

…конечно же, случайно. Я шла по зеленому коридору к залу прилета, надеясь, что организаторы не подвели и меня встречают. До города далеко, брать такси совсем не улыбалось, да еще пробки. И вдруг — ну а