Часами волшебник неотрывно смотрел на свои руки, на светящиеся линии и узелки, окутывающие предплечья наподобие частой сети или тончайшего шатрадского кружева. Ошейник из таких же кружев прочно сидел на его шее. Он не видел этого ошейника, но точно знал, что он там, потому что наблюдал эфемерную ниточку, соединяющую наручи, и видел две других ниточки, которые тянулись от них к его шее. Все, что осталось от его магического зрения, — это возможность видеть нити заклинания, вплетенного в его тело.

Поддевая эти потоки энергии отросшими ногтями, волшебник мог передвигать их. Поначалу он чересчур легкомысленно относился к этой возможности, тянул за разные ниточки наугад, они передвигались, одни узелки развязывались, другие завязывались, казалось, все это не имеет значения, пока однажды он не совершил непонятной для себя самого ошибки, потянув нити так, что узелков стало больше… какая же то была боль! Несколько минут он корчился и хрипел, даже выть не мог, а потом все вновь стало как прежде. С того момента Тобиус изучал свои оковы, следя за тем, как переплетаются нити. Он пытался сосчитать узлы, но сбивался то после седьмой тысячи, то после десятой. И все они были взаимосвязаны — потянешь за одну нить, и вся паутинка придет в движение. А там уж либо путь к свободе, либо новое затягивание удавки, которое его добьет.

По отсветам на потолке, едва просачивающимся через крошечное духовое отверстие наверху, волшебник упорно считал дни и ночи Оры.

Заканчивался третий месяц заточения, волшебник думал, что наступил фебур, но не был уверен. Его внутренний хронометр, обычно не дававший сбоев и точно отсчитывавший время, постепенно начал сбоить, числа путались в его памяти, хотя прежде держались там крепко. С той же вероятностью могло статься, что уже давно наступил мархот или эпир. Чувство реальности почти покинуло его, остались лишь дни, ночи и ледяные стены. Тобиус держался. Он ел крыс с пауками, сыпал проклятьями, выл от тоски, но еще он изучал свои руки, запоминая наизусть расположение узлов, а мысль о мести стала единственным, что грело его в этом ледяном чистилище. Маг почти забыл звуки человеческого языка, глаза его привыкли к густому полумраку, а тощее тело перестало чувствовать холод. Порой он забывался тревожным сном, а проснувшись, видел, что нарастающий на стенах и полу лед нарастал и на нем. Узилище пыталось поглотить своего узника.

Однажды Тобиус поймал на удивление упитанного крыса. Тот отчаянно кусался и царапался, рвался к свободе всеми силами, но в конце концов устал и притих. У волшебника появился питомец. Пришлось кормить новый рот, но оно того стоило. На останках собственных сородичей крыс пух довольно быстро. Он привык к хозяину, с удовольствием принимал пищу из его рук и даже научился некоторым фокусам. Малая подвижность и дармовая еда позволили крысу нагулять жирку. А потом Тобиус свернул ему шею и обильно поел. Заканчивая свою трапезу, маг думал о том, что не следовало давать питомцу имя. Все же он знал, чем закончатся эти непродолжительные отношения. Отчего-то оставшийся от трапезы хвостик Скакуна, который Тобиус теребил в руке, развеселил его. Приступ истерического смеха закончился кровавым кашлем, а дальше последовал тяжелый сон.

То была особая ночь. Четвертый месяц заточения минул… или пятый, Тобиус уже не знал. Близившийся рассвет готовился ознаменовать его освобождение. Ночь заканчивалась, заканчивались и узелки. Без устали работая длинными изгрызенными ногтями, волшебник натягивал нити и распутывал узелки. Наконец один из наручей исчез, и с тихим шелестом вся структура заклинания распалась.

Торжествующим криком экстаза волшебник поприветствовал свою потерянную силу, поприветствовал новые краски и звуки, которыми наполнился мир. Он вновь слышал сердцебиение мироздания, голоса камней, шепоток духов коварной изморози. Он вновь был магом.

— Керубалес.

— Прости меня. Я слышал и видел все. Но без твоей магической силы я не могу являться в Валемар. Прости меня, я такой бесполезный, такой глупый! Я подвел тебя, не успел предупредить… я самый медлительный…

— Оставь это, брат мой. — Тобиус поднялся на тощие синеватые ноги, покачнулся от головокружения, но улыбаться не перестал. — Если я дал себя пленить, это только моя вина. Открой мне дверь.

Из пола высунулась фаланга огромного пальца и продавила дверь наружу, в узкий коридор. Тобиус впервые за долгое время покинул свое узилище. Он направился по проходу во льду и камне, шепча словоформулы и складывая пальцы в магические знаки. Практики не хватало, промерзшие конечности плохо слушались, но он был упорен и старателен. Из соседних камер доносились голоса, взволнованные крики. Кто-то даже называл его имя, но магу было не до того. Смяв троих стражей телекинезом, он подобрался к большой, окованной железом двери. К этому моменту заклинание было готово и начало действовать — тощее изможденное тело наливалось силой, на глазах менялись мускулы, скелет, маг рос, становясь все громаднее.

Гигант, вырвавшийся из ледяной кишки, пылал оранжево-красным светом внутреннего жара, волосы ему заменял огонь, а глаза сверкали как сгустки плазмы. Лучи восходящего солнца первыми поприветствовали его.

Тревога поднялась тот же час, все защитницы Карденвига облачались в броню, хватали оружие и сыпались из казарм. Тобиус шел медленно, давая им увидеть его в облаках молочного пара от тающего под ногами снега. Он слышал, как жар, поднимающийся от его тела, вступает в схватку с ледяными ветрами Оры, он смеялся над стрелами, сгоравшими, не успев прикоснуться к нему, и над воительницами, которые падали, скошенные тепловым ударом, едва приблизившись на расстояние в три десятка шагов. Он шел по камням, трещавшим от его жара, благословенное тепло переполняло его, и это было прекрасно.

— Где ты? Пришло время исполнять обещания, а я многое успел пообещать тебе, пока вмерзал в лед!

Он прикоснулся к воротам чертога, испепелив древесину и расплавив металл. Зал пиршеств пустовал. Тогда Тобиус вышел обратно и направился к оленятням. Животные бесились, чувствуя его приближение, а он слушал и считал их голоса. Мало. Не больше десятка оленей, хотя в денниках могло поместиться гораздо больше животных. Конани не было в Карденвиге, она уехала куда-то вместе с дружиной.

Маг закричал от разочарования, а когда крик иссяк, опустил руки и втянул носом воздух, принюхиваясь. Быть может, правительницы и не было в Карденвиге, но ее советница — была. О да, сгусток пульсирующей морозной силы представал перед чарами Истинного Зрения сквозь стены продолговатого дома на высоких опорах, который окружала низкая деревянная оградка.

— Старуха!

Он одним прыжком преодолел расстояние в полсотни шагов и обрушился на дом, ютившийся под крепостной стеной, сорвал крышу и оказался внутри языческой молельни.

Белая Бабушка сидела на коленях возле грубо обтесанной ледяной глыбы, над которой мерцали голубоватые огни. Пустые глазницы волчьих, лисьих, медвежьих и заячьих черепов, насаженных на шесты вокруг, взирали на нее, слушая тихую молитву. За спиной Орзы пылал ужасный жар, но она будто не чувствовала этого. Кряхтя, старуха поднялась с колен, прежде чем вода от тающего алтаря успела к ней подобраться.