Мунэмори обмяк иод отцовским взглядом.

— Я… я только хотел сказать, что было бы жестоко тешить почтенного старца пустопорожними заверениями. Хиэйдзану предстоит пережить немало трудностей, прежде чем его жизнь наладится, вот и все.

Киёмори обернулся было, чтобы еще поговорить со старцем, но тот уже забылся скорбью, раскачиваясь взад-вперед на разбитой каменной ступени.

— Больше нам здесь делать нечего, — сказал Киёмори своим людям. — Вернемся в Нисихатидзё.

И, оглянувшись на непутевого сына, он вывел дружину обугленным пролетом храмовых ворот, чувствуя, как ледяной ветер задувает в спину.

— Взгляните, владыка, она стала крупнее и ярче!

— Да, определенно. — Го-Сиракава стоял на веранде восточного крыла То-Сандзё, рассматривая комету в ясном зимнем небе. Он поглубже закутался в серое парчовое одеяние, отгораживаясь от всепроникающей стужи.

Празднества по случаю наступления второго года эпохи Дзисё тянулись совершенно безрадостно — гости являлись в масках любезности, из-под которых проглядывало недоверие и беспокойство. Особенно Тайра.

«Как это в духе Киёмори и его родни, — размышлял государь-инок, — валить на меня вину за все несчастья. Разве Наритика не заплатил за заговор Сиси-но-тани? Как будто я не знаю, что его смерть была подстроена. А теперь Тайра думают, что я подговорил монахов разрушить Энрякудзи».

По правде говоря, Го-Сиракава ничего этого не делал, однако в глубине души ему пришлось признать, что случившееся послужило ему на пользу. Отныне ни один инок не посмеет возмущать городской покой и осаждать государев дворец. Да и другие монахи присмирели, вспоминая, точно живой укор, развалины Хиэйдзана. По этой причине Го-Сиракава всякий раз тянул с ответом на прошения Киёмори о восстановлении Энрякудзи. Зачем же нарушать такую идиллию, какими бы бедами она ни была достигнута?

Итак, отрекшийся император и господин Киёмори сидели бок о бок, слагая друг другу здравицы с чарками новогоднего рисового вина и приклеенными улыбками на лицах — до тех пор пока не прибыл старик прорицатель из Ведомства инь-ян, приглашая Го-Сиракаву взглянуть вместе с ним на комету. Государь-инок был рад поводу отлучиться и с готовностью согласился.

— Как видите, сия комета приняла вид, именуемый «стягом Чи Ю», или «Красным духом», — пояснял сосед Го-Сиракавы, старейший член северной ветви рода Оэ, занимающий пост толкователя небесных знамений в Ведомстве инь-ян. — Обратите внимание, владыка, на отчетливый красноватый оттенок ее хвоста.

— Вижу, — отозвался государь-инок. — Тайра вовсю похваляются, что им дарован еще один добрый знак, раз их знамена красного цвета, а господин Киёмори все твердит о залоге процветания, ниспосланном небом.

Старик предсказатель стесненно наморщил лоб.

— Как ни жаль говорить это, господин Киёмори заблуждается. Кометы — извечные предвестницы несчастий. Вот почему государь Такакура настоял, чтобы я к вам обратился.

Го-Сиракава закрыл глаза.

— Мой сын беспокоится за супругу, государыню Кэнрэймон-ин, и ее недуг. Как я понимаю, ваше ведомство отправляет обряды для ее выздоровления?

— Делаем все возможное, владыка, подобно всякому священнику в округе. Дворец переполнен лекарями.

Го-Сиракава схватился за перила веранды. «Не может быть, чтобы Амида впал в такую немилость, — подумал государь-инок. — Кэнрэймон-ин слишком рано покидать этот мир».

Пусть она была дочерью Киёмори, зла он ей не желал. Напротив, Кэнрэймон-ин еще ребенком так подолгу гостила у Го-Сиракавы, усваивая дворцовые манеры, что стала ему почти дочерью.

Старик Оэ отвел взгляд. Его зрачки так и бегали, точно он хотел что-то сказать и не мог решиться.

— В чем дело? — спросил Го-Сиракава. — Смелее, поведай мне, что тебя гложет.

— Я… я, с позволения сказать, меньше тревожусь за императрицу, чем некоторые, ибо хвори приходят и отступают, а дамы куда мнительнее нас в том, что касается телесных недугов. Явление же кометы беспокоит меня не потому, что оно сулит беды, а потому, что некоторые могут увидеть в нем оправдание злу, сокрытому в их сердцах.

Го-Сиракава нахмурился:

— Не уверен, что тебя понимаю.

— Всякому известно, что у Тайра много недоброжелателей. Кто-то из них может воспользоваться случаем и поднять бунт. К несчастью, вину за подобное преступление могут переложить на вас, владыка. Все мы во дворце знаем, как ужасны подобные слухи, пятнающие честь императорского семейства. Известно нам и о том, что вы неустанно печетесь о поддержании мира в столице.

«Что это — никак старый осел решил меня припугнуть? Или попросту выжил из ума?» — гадал Го-Сиракава.

— Конечно, над этим стоит подумать, — произнес он вслух. — Благодарю за предостережение.

Гадатель низко поклонился:

— Я только сделал, что мне велели. Всяческого вам благополучия в новом году, повелитель.

Минамото Ёсицунэ смотрел на зимнее небо из объятий возлюбленной — дамы поместья Хидэхиры, с которой уединился еще до окончания новогоднего торжества.

— Что ты там увидел? — прошептала девушка. — Кажется, я начинаю ревновать. Неужели луна для тебя краше?

— Совсем нет, — ответил Ёсицунэ: — Куда ей до твоей красоты! Разве может сравниться этот серый ноздреватый лик с твоей нежной кожей, белой, точно перламутр?

— Льстец. А комету там видно?

— Конечно. Просто я не хотел говорить о ней в такой час — дурной знак. По-моему, Тайра недолго осталось властвовать.

— А ты будешь тем, кто ускорит их падение, — пропела девушка, обхватив его жарче. — Все так говорят. Хидэхира потрясен, насколько сноровистей стали его бойцы под твоим руководством. Мы, фрейлины, только и слышим, как он расхваливает тебя на все лады. Ты лучше всех в мире владеешь мечом, а скоро станешь величайшим героем Японии.

Ёсицунэ зарделся, но в душе заключил, что Хидэхира не так уж не прав.

Минамото Ёритомо тоже наблюдал за кометой с галереи своего дома в Идзу, оставив семейное празднество. По прошествии лет монахи из храма прониклись доверием и перестали следить за каждым его шагом, а после женитьбы и вовсе позволили переехать в дом тестя. Ёритомо, однако же, полностью сознавал свою несвободу, хотя теперь это мало его волновало. Жил он скромной, размеренной жизнью, и где-то даже благодарил Амиду за то, что очутился здесь, вдали от упаднических веяний и соблазнов столицы.

— Ёри-тян, — мягко пожурила жена, подошедшая сзади. — Почему не празднуешь с нами? Отец затевает поэтическое состязание.

Ёритомо нахмурился:

— Зачем? Это обычай Хэйкэ, да еще Фудзивара. Мы же в провинции, и нечего тут стыдиться. К чему перенимать привычки тех, кто считает себя небожителями? Я больше не намерен им следовать, как не намерен чернить зубы или белить лицо.