подняли вверх пальцы, бормотали, повторяя за ним слова, после чего капеллан взял Евангелие и понёс её присутствующим для поцелуя. Во время этого обряда в зале царила глубокая, грустная, зловещая тишина. Не видно было радости ни в тех, кто присягал, ни в пане, в пользу которого они отрекались от старого.

– Помните, – произнёс взволнованный ксендз серьёзным голосом, – что клятва связывает нас взаимно, а клятва – это навечно…

Землевладельцы подтвердили это довольно тихим голосом – без великого запала. Один епископ показывал радость, живую и громкую.

Когда это окончилось, князь Владислав встал и сам подошёл к старшим с любезными словами, объявляя им свою добрую волю. С его груди упало немного бремени, его лицо прояснилось. Столы для приёма многочисленных гостей уже были заранее приготовлены, поэтому начали выходить из комнаты, расходясь в разные стороны, потому что только старшины могли остаться с князем и епископом, остальных же во дворе, а челядь в посаде и в городе должны были принимать.

Этот торжественный обряд был испорчен уже в начале какой-то непередаваемой тоской – лица не могли проясниться, и у княжеского стола нужно было много времени, прежде чем развязались уста.

Сидевший рядом с епископом Святослав Влодимирич, который говорил первый, сказал ему очень тихо:

– Благословите, отец, наше и ваше предприятие, и просите Бога за него, потому что оно обещает быть трудным!

Епископ ответил ему суровым взором.

– Это плохо, когда с сомнения начинается, – сказал он гневно, – не хочу слышать такой речи! Что должно быть – то будет, то получится!

Святослав, ломая хлеб, смотрел на него.

– Много людей нас подвело, – ответил он вполголоса. – Болько оттащил от нас многих! О! Многих!

Епископ вспылил.

– Тех, что от своих отступили! Предателей! – крикнул он. – Всех под меч, не простим никого.

Он лихорадочно продолжал дальше:

– Обойдёмся без тех… Одни одержим победу… Наша сила и честное дело победят. Болько со своим Лешеком должны идти прочь… он не выступит против нас, а если отважится, раздавим его всмятку.

Святослав молчал.

– Много крови прольётся! – проговорил он задумчиво.

– Тем лчше, плохую кровь нужно пустить, чтобы тело выздоровело, – ответил Павел.

Они разговаривали, а князь Владислав расспрашивал Рацибора о силе, какую привели с собой, когда Жегота Топорчик, высланный ксендзем Павлом для получения информации, появился на пороге. Он вошёл так, как с коня слез, весь запылённый, уставший, с головой, облитой потом, с нахмуренным лицом.

Павел увидел его, поднялся немного, давая ему знак, чтобы приблизился к нему. Появление Жеготы всех привело в беспокойство, по его лицу читали, что принёс что-то нехорошее.

Прежде чем он имел время заговорить, епископ поспешно ему шепнул:

– Сердца не порть! Если у тебя что плохое, не говори!

Послушный Топорчик молча отступил назад. Изучали его со всех сторон глазами. Правда, он не говорил ничего, но мрачного лица не мог убрать.

В нём было что-то грозное.

Хоть наливали и приглашали выпить, хоть несколько силезцев ходило по столам, побуждая к веселью, вид этого посла отнимал его у всех. Поглядев на него, каждый остывал.

Ксендзу Павлу удалось нескольких немного расшевелить, начался более оживлённый разговор, а когда люди от мёда и вина чуть захмелели, епископ встал со своего места, пошёл сперва к князю, потом приблизлся к нескольким, тут и там нашёптывая что-то развязное. Наконец он кивнул Жеготе и невзначай вывел его в боковую каморку.

Он сам был неспокоен – его уход так разволновал других, они оглядывались на дверь.

– Говори, что там тебя так расстроило? – воскликнул он нетерпеливо. – Вы все женоподобные, не имеете мужества, теряете лишь бы отчего отвагу. Что делать с такими людьми!

Жегота терпеливо выслушал.

– На нас наступают, – сказал он сухо, – идут на нас, прежде чем мы имели время выступить. Не знаю, имел ли Болько на это мужества, но Чёрный нетерпелив и храбр, он никого не боиться. Они идут на нас! – повторил он.

– Лешек! – засмеялся с принуждением епископ. – Столько же стоит, что и тот.

Он нетерпеливо обернулся.

– А где они? Сколько?

– Краковские нас подвели, – ответил с горечью Жегота. – Моих собственных родствеников добрая часть с ними осталась.

Придётся биться – брат против брата, собственную кровь отдать.

Епископ возмутился.

– Собственная кровь! Братья! Что же это? – воскликнул он. – Разве, когда нужно, не может идти брат против брата?

Он передёрнул плечами.

– Если бы я родного имел, – прибавил он, – и стоял у меня на пути…

Это вырвалось у него с таким фанатизмом, что Топорчик сделал шаг назад. Ксендз Павел изменил голос.

– Где они? Сколько их? – спросил он.

– Больше, чем нас будет…

– С силезцами? – спросил Павел.

– Дай Боже, чтобы те хотели биться, как мы, и с нами вместе, – добавил Жегота, – много они храбрости не имеют, наёмный народ. Уже нет иного спасения, – договорил он, – если сразу против них двинуться, завтра, не давая им окружить нас… Завтра мы должны идти в поле!

Нахмурившись, ксендз Павел подошёл к нему, угрожая.

– Молчи же со своими страхами, – шикнул он, – молчи.

Да, завтра нужно в поле, но не с глупой тревогой, что отбирает храбрость, но с той уверенностью, что победим. Мы должны!

Молчи!

Он развернулся, уже не глядя на него, и пошёл к князю.

С улыбкой на лице он опёрся на подлокотник его кресла, шепнул что-то и вывел его за собой.

Когда это пиршество ближе к вечеру закончилось, а прибывшие землевладельцы думали, что смогут там отдохнуть под опекой оборонительного опольского замка, в сумерках затрубили…

По всем полкам прошёл приказ.

– Завтра в поле!

Силезское подкрепление было ещё не готово, мигом послали собирать тех, кто стоял поблизости. Короткой июньской ночи должно было хватить, чтобы их привести.

Сам князь, Святослав, Рацибор были деятельными, но никто не был более деятельным, чем епископ Павел.

Он не ложился спать, свет гасить не велел, только одежду сменил, точно сам готовился к походу и на коня сесть. Каждую минуту открывались двери посланцам, звали командиров, давали приказы.

Его сжигала горячка, он чувствовл, что тут решится его судьба – но не утратил духа, должен был вливать его в других. Между тем все усилия его и тех, которых для разогрева людей рассылал по лагерю, разбивались о какое-то тревожное предчувствие.

Чуть свет некоторые отряды уже начали выдвигаться из замка. Конь для ксендза Павла стоял готовым. Подмоги из силезцев не дождались. И это его не остановило. Ручался, что силезцы нагонят в дороге, торопил. Наконец предложил сам остаться в Ополье, чтобы ускорить отправление подкреплений.

Его также задержал князь Владислав. Весь же этот несколькотысячный