Я пожал плечами.

– Не знаю. Сам думай. А я лучше внемлю твоему совету: поставлю точку на детективной деятельности, заткну уши и закрою глаза…

Федька пинком скинул мои ноги со стула и схватил меня за воротник рубашки. Я еще никогда не видел его таким злым и вспыльчивым. Но пусть бесится, пусть хоть всю мебель здесь переломает. Я не стану обсуждать с ним Ирэн и ее связи. Это моя личная беда. Это мой позор и моя боль. И, прежде чем я сделаю выводы, я обязательно встречусь с ней и задам ей один вопрос. Только один – маленький, прямой, безобидный вопрос. Личного характера.

– Может, ты в чем-то подозреваешь меня? – спросил я. – Тогда спрашивай прямо, а не юли, пока я еще способен членораздельно ответить.

Федька молча отпустил мой воротник и отошел к окну.

– Я не хочу с тобой ссориться, – пробормотал я, делая вид, что засыпаю. – Ты прав: чем меньше я буду влезать в ваши ментовские дела, тем лучше. Так что оставь меня в покое… Если бы ты видел, какие завихрения в моей голове…

Я не договорил и уронил голову на грудь. Федька шагнул ко мне и похлопал по щекам. Я не отреагировал. Тогда он взял меня под мышки и попытался приподнять со стула. Не ручаюсь, что он смог бы это сделать, если бы я ему не поддавался. Мы вышли в коридор, где я два раза благополучно рухнул на пол. Федька вполголоса ругался, транспортируя меня к ближайшей койке. Наконец, он не без труда уложил меня. Я немедленно изобразил богатырский храп. В казарму проникал скудный свет от наружного прожектора, и я отчетливо видел, как Федька ненадолго зашел в канцелярию. Вышел он оттуда с каким-то свертком под мышкой. Приблизившись ко мне, постоял с минуту рядом, прислушиваясь к моему сопению, затем, стараясь ступать тихо, направился к двери. Вскоре я услышал, как она хлопнула, а затем щелкнул замок.

И стало тихо.

А ты разве еще ничего не понял? – спросил я себя.

Вскочил с койки, подошел к двери и попытался ножом оттянуть язычок замка. Лезвие тотчас сломалось, но язычок даже не шевельнулся. Я рассматривал дверь, как, согласно поговорке, баран рассматривает новые ворота. Пожалуй, мне бы не стоило большого труда сорвать дверь с петель, но это наделало бы много шума.

Я зашел в канцелярию, поставил настольную лампу под стол, чтобы ее свет не был заметен снаружи, и первым делом схватился за телефон. Сейчас я позвоню Мухиной, пожелаю ей спокойной ночи и на всякий случай объясню, где я нахожусь и как сюда попал. Но телефон не работал, трубка не издавала гудков. Я с сожалением опустил трубку на рычаги и стал выдвигать ящики. Бумаги, папки, пачки карандашей и уставы летели на пол. Тумбочку я взял двумя руками и вытряхнул ее содержимое, словно из мусорного ведра. Задел ногой банку со спиртом, и едкая жидкость стала быстро растекаться у меня под ногами. Вряд ли я найду здесь приличное оружие. Топор бы. Или, на крайний случай, нож с крепким лезвием. Да и монтировка сойдет… Но нет ничего подходящего. Один хлам.

А что происходит за окном? Глубокая ночь. Прожектор ярко освещает узкий проезд между казармой и ангаром. Под козырьком застыла чья-то темная фигура. Время от времени вспыхивает красная точка сигареты. Часовой?

Я высыпал карандаши из гильзы и взвесил ее в ладони. Вес маловат. Надежнее воспользоваться обыкновенным кирпичом. А это что среди карандашей? Нож для резки бумаги. Вещица острая, как лезвие. Пригодится… Мой взгляд упал на фотографии, разбросанные по столу. Ирэн. Ирэн. Ирэн… Снято днем, судя по короткой тени – ближе к полудню. Терракотовая футболка. Она купила ее всего несколько дней назад, кажется, дня три или четыре. С тех пор мы все дни напролет были с ней вместе. Кроме одного дня – вчерашнего. Мы расстались на даче генерала. Я отправился в спортклуб отсыпаться, а она, по-видимому, приехала сюда. Не исключено, что она еще здесь… Нет, не так! Она здесь наверняка!

Казарма полна теней. Кажется, что в ней беззвучно – без храпа и сопенья – спит полсотни парней. Я вздрогнул, увидев напротив себя человека в джинсах и светлой льняной рубашке, и невольно сжал кулаки. Нервы ни к черту! Как туземец, впервые увидевший зеркало. Хорошее зеркало повесили у поста дневального, в полный рост. И, как все в армии, с приказом. Прямо на стекле красной краской написано: «Стой! Заправься!». Я подчинился. Затем, поймав блик прожектора, рассмотрел лицо. На щеках, лбу и подбородке – полоски лейкопластыря. В сумерках моя смуглая физиономия растворяется, а вот белые полоски заметны хорошо. Долой их!

Я сдирал лейкопластырь и морщился от боли. Глубокая царапина на скуле стала кровоточить. Я вернулся в канцелярию, вытряхнул из своей кружки на ладонь несколько капель спирта и протер ранку. Жжет так, словно я прижал к лицу паяльник. Но который час? Почти одиннадцать! Я немного взволнован, но полон сил и жажды драки. Руки дрожат, сердце выдает никак не меньше ста ударов в минуту.

Коль дверь ломать нельзя, то выбираться придется через окно. Я погасил лампу и сдвинул занавеску. От казармы к ангару на уровне второго этажа тянется электрический кабель, прикрепленный к стальному тросу. Можно попытаться перебраться по нему на крышу ангара. Но выдержит меня трос или нет? Об этом я узнаю через несколько минут… Шпингалет покрыт толстым слоем белой краски, словно вылеплен из теста. Чтобы поднять его, пришлось воспользоваться металлической линейкой.

Через открытый оконный проем в канцелярию хлынула душная и влажная ночь. Я забрался на подоконник и выглянул наружу. Часового не видно. Может, он притаился в темноте и наблюдает за мной? Дотянулся рукой до троса. Подергал его. Если оборвется, то я рискую переломать ноги. Схватился обеими руками и повис. Трос сильно прогнулся, но не оборвался. Я закинул на него ноги и стал поочередно перебирать руками. Трос угрожающе раскачивался. Я чувствовал под собой пустоту, и от этого холодела спина. Но вот уже подо мной крыша ангара. Нащупал ногами ребристую поверхность, встал на нее и осторожно отпустил трос. Пальцы, сведенные судорогой, едва разогнулись. Крыша ангара отливала серебряным светом в лучах луны, и я на ней был заметен, словно муха на блюдце. Опустился на четвереньки, пошел вверх к черному пятну вентиляционной шахты… Матросские ботинки, может быть, идеально подходят для корабельной палубы, но вот для крыши из оцинкованной жести – отнюдь. Подошва скользит и издает звук, с каким слоны топчут жестяные баночки из-под кока-колы. Когда же у меня будет приличная обувь?

Вентиляционная шахта узкая, мои плечи едва помещались в ней. Смешно, что я страдаю из-за отсутствия приличной обуви. Все равно как если бы меня готовили к казни и уже примеряли веревку на моей шее, а я был бы озабочен лохматой головой и небритыми щеками… Скобы, по которым я спускался, пружинили и трещали. Смогу ли я отсюда выбраться? Кругом кромешная тьма, спертый воздух и неясный шум внизу. Но вот шахта неожиданно оборвалась. Внизу – пустота. Я схватился руками за нижнюю скобу, повис на ней, а потом разжал руки.

Приземлился на кучу песка. Где-то вверху умирала тусклая лампочка. Вокруг меня возвышались поставленные друг на друга ящики. Похоже, это патроны или снаряды. Я отряхнул джинсы и пошел по узкому лабиринту. Земляной пол скрадывал мои шаги. Сыро, прохладно. Я пару раз свернул, обходя нагромождения ящиков, и вышел в центр ангара. Здесь стояла техника. Мощные тягачи с пусковыми установками, краны и бульдозеры. Пахло соляркой и резиной. Недалеко от створок ворот стоял деревянный контейнер, обшитый по ребрам амортизаторами. Тот самый, который выгружали из фургона! Я подошел к нему, взялся за тяжелую крышку и поднял ее. Света вполне хватило, чтобы увидеть, что контейнер пуст. Вдобавок я пошарил внутри него. Ничего, кроме резиновых прокладок. Боеголовка исчезла.