Но Мадам нетерпеливо махнула рукой, и он замолчал. А Мадам достала из рукава шубы маленький кружевной платок, аккуратно утерла им глаза, виновато улыбнулась и сказала:

– О, пустяки. Не обращайте внимания. А что мой брат… Так это вам о нем рассказал… вчерашний ночной гость?

– Да, ночной гость, – кивнул сержант. Надо признаться, слово «гость» ему весьма понравилось… и он уже куда уверенней продолжил: – И этот гость, он польский офицер, и, как я понял, он хорошо знает поль… то есть здешних офицеров из… из обеих противодействующих армий. Вот он и рассказал о вашем брате. То есть, конечно, он не говорил, что это именно ваш брат, но всё уж до того совпадало, что я вот взял и подумал! И мне очень хотелось, чтобы так оно и было – про вашего брата. О, вы что-то хотите сказать!

Мадам кивнула. И, помолчав, тихо спросила:

– А вы уверены, что ночной гость не ошибался?

– Я думаю, – сержант насупился, – что ему вполне можно верить. Пан Войцех, как мне показалось, весьма достойный офицер. Уж если он что-нибудь скажет, то уж будьте уверены, что этому и быть!

– О! – кивнула Мадам, – это так…

И только тут сержант сообразил, что он сказал! Да только что теперь! Хоть откуси язык! Поэтому, чтобы хоть как-то загладить свою бестактность, он продолжил:

– Войцех очень о вас беспокоился. Но не посмел тревожить и уехал. И вообще, мне кажется…

– Довольно! – сказала Мадам.

И сержант замолчал. И с досадой подумал: вот женщины! Вот… Нет! И так уже всё сказано: «Вот женщины!». А Мадам сказала:

– Чико, трогай.

И они двинулись дальше. Молчали. Как всё это странно, подумал сержант, почему они такие мрачные? Ведь, вроде, радоваться надо: у Мадам нашелся брат, а сержант и Чико возвращаются домой, о чем они давно мечтали… А вот невесело! Так обычно бывает, подумал сержант, когда ощущаешь близкую опасность. Даже очень близкую! Сержант невольно глянул на Мадам, после посмотрел уже внимательно и, наконец, осторожно спросил:

– А почему Войцех назвал вас дамой треф, а не червонной?

– Потому что так оно и есть, – ответила Мадам. – Мои волосы на самом деле несколько темнее, чем вы сейчас это видите. Войцех это знает… Но, сержант! – удивилась Мадам. – Вас это, кажется, расстроило?

– Нет, отчего! – сказал сержант. – Совсем ничуть.

– В самом деле, – сказала Мадам. И задумалась.

Крепко задумалась! И она тогда долго молчала. Потом повернулась к сержанту, улыбнулась и сказала:

– А я о вас еще что-то знаю! Но вначале ответьте мне вот на какой вопрос – опять про Ленорман. Вы говорили, что вам был сон, очень удивительный, и после него вы решили к ней пойти. И пошли. А потом передумали. Почему?

Вначале сержант вообще не хотел отвечать. А потом ответил так:

– Сон был простой. Мне приснилась госпожа Ленорман, которая гадает мне. И она предсказала мне, что это будет моя последняя кампания. Только она не захотела отвечать, почему последняя – меня убьют, спросил я, или меня отправят в отставку по болезни или еще как-нибудь. Но госпожа сказала, что на это она мне ничего не ответит. Потому что, сказала она, если она пообещает мне жизнь, то я буду вести себя беспечно, шальная пуля зацепит меня – и ее предсказание не сбудется. А если скажет, что меня убьют, то из меня тогда будет совсем плохой сержант. Так что, сказала она, ступайте, я вам больше ничего не открою! Так было во сне. Утром я проснулся очень злой и решил пойти, теперь уже наяву, к этой самой Ленорман, гадалке. И уже почти дошел. А потом подумал: а что она мне нового скажет? Ведь же я увидел, что наяву она точно такая же, какой была во сне – а я ведь ее раньше никогда не видел! А вот угадал! И, значит, так тогда подумал я, и она тоже угадала. И все, что хотела мне сказать, уже сказала. И я развернулся и ушел. А она смотрела мне вслед и улыбалась. Я это чувствовал. И это всё.

– Хорошо, – сказала Мадам, явно недовольная рассказанным. – Хорошо! Ну, а… про даму треф она вам что-нибудь говорила?

Сержант подумал и сказал:

– Не помню.

Мадам сердито улыбнулась и сказала:

– Ладно!

И они опять поехали молча. Только иногда Мадам говорила Чико, куда поворачивать. Сумасшедшая страна, думал сержант, скорей бы этот город и там этот русский шпионский департамент, пускай скорее выдают бумагу, ставят печать – и домой, и домой! Больше он ничего не хотел. Только еще думал: неужели Ленорман и здесь сказала правду: неужели дама треф его погубит? Но «погубит», это как – убьет или…

А дальше, как назло, не думалось! А Чико правил, погонял. А Буцефал нес ровно, все быстрей. А ветер поднимался, поднимался! И вот уже завьюжило, и замело – прямо в лицо, в глаза, снег на бровях, снег на усах, и надо бы укрыться, отвернуться… Но нет – сержант сидел, не шевелясь. Молчал. А Чико вдруг громко – и как-то очень неспроста – спросил:

– А что, Мадам, погода подходящая?

Мадам молчала. А Чико так же продолжал:

– Я про Белую Пани, Мадам. Вот, думаю, погода как раз для нее. Сейчас вот из метели р-раз!..

И с этими словами Чико резко потянул на себя вожжи. Буцефал пошел шагом. Мело. Все молчали. Сержант – да и Чико, наверное, да и Мадам – все они невольно прислушались. Было, конечно, тихо. Вот только снег скрипел да Буцефал нет-нет да похрапывал. А потом Чико опять заговорил:

– У нас болтали разное. Но вы же, Мадам, конечно, лучше всё это знаете. Так какая она из себя, эта Белая Пани?

Мадам, немного помолчав, равнодушно ответила:

– Она ростом примерно с меня. Да и лицом, как все говорят, мы с ней довольно похожи.

– Ого! – нервно воскликнул Чико, передернул плечами, но оборачиваться к Мадам все же не стал, а только опять спросил:

– А вас… да и других, ваших знакомых, не беспокоит подобное сходство?

– Нет. Совершенно нет! – жестко ответила Мадам. – Потому что различать нас очень просто. Ей, скажем, не нужна вот такая, как у меня, долгополая теплая шуба, она ходит в одном легком платье. В белом, конечно. И снег у нее на ресницах не тает. И губы у нее холодные и тоже почти белые. Такими поцелует – и сразу умрешь.

– Да! – только и воскликнул Чико.

А сержант… Глупость, конечно, чистый вздор, насмешливо подумал он. Но все же спросил:

– И что, она целует всех подряд?

– Нет, только храбрецов.

– А прочих?

– А зачем ей прочие? – насмешливо спросила Мадам. – Ей никакого дела нет до прочих! Она любит только настоящих храбрецов! Вот почему так много о ней разговоров, но и никто в этом году ее еще не видел. Нет храбрецов! Так, Чико?

Чико не ответил. Понукнул Буцефала, опять понукнул. А потом, как ни в чем ни бывало, сказал:

– А вот еще! А знаете, почему русский царь приказал, чтобы все русские ямщики все время пели песни? – И сам же ответил: – Чтобы им некогда было пить водку! А то ведь, знаете… Ну, да!