Все были на кладбище. Сыновья его дяди, друзья, родные, которых он не видел уже много лет. Моран Макгоибненн тоже был там. И Килинн. На отпевание он не успел, но его попросили совершить все прощальные церемонии, когда настоятеля опускали в могилу. А после похорон Килинн любезно пригласила его побывать у них в Ратмайнсе на следующий день.

Он пришел после полудня. И сразу попросил, чтобы еду подали лишь самую скромную.

– Не забывай, я всего лишь бедный монах, – сказал Осгар.

Его порадовало то, что стол был накрыт только на двоих. Глядя на красивую темноволосую женщину, сидящую напротив него, он вдруг с изумлением понял, что не оставался наедине с женщиной уже двадцать пять лет. Вскоре Килинн перешла к главной теме, которая волновала всех:

– Ну и как, Осгар, ты возвращаешься к нам?

Его возвращения хотели все. Теперь, когда старый настоятель покинул этот мир, никто не сомневался в том, что именно Осгар должен занять его место. Этого хотели его сыновья, ведь никто из них вовсе не стремился стать аббатом. Хотели этого и монахи. Осгар стал бы, пожалуй, самым незаурядным настоятелем в этих краях за многие поколения. Было ли это его долгом? Возможно. Или искушением? Осгар не знал.

– Как странно вернуться сюда, – заметил он, не отвечая на ее вопрос. – Наверное, останься я здесь еще тогда, я мог бы теперь жить в монастыре, с женой и кучей детишек. И возможно, – добавил он с улыбкой, – этой женой могла бы быть ты. – Он посмотрел на Килинн. – Впрочем, ты могла и не выйти за меня.

Настала ее очередь улыбнуться.

– Я бы за тебя вышла, – задумчиво сказала она.

Килинн смотрела на мужчину, который сидел перед ней. В волосах его блестела седина; изрезанное морщинами лицо осунулось и стало даже довольно суровым. И все же от всего его облика исходило такое благородство и такая спокойная мудрость, что он невольно притягивал к себе взгляд.

Она вспомнила, как близки они были в юные годы. Осгар всегда охотно разделял все ее детские забавы. Килинн вспомнила, как однажды он спас ее, когда она едва не утонула. Вспомнила, как восхищалась его аристократическими манерами и его острым умом. Да, она всегда думала, что он женится на ней. И ей было очень больно и досадно, когда он отказался от нее. И ради чего? Ради какого-то монастыря в горах, в то время как под боком был свой собственный. Этого она понять не могла. В тот день, когда она встретила его на тропе, ей очень хотелось поразить его в самое сердце, заставить изменить свое решение, показать, что ее власть над ним сильнее, чем духовное призвание, которое так унизительно отбирало его у нее. Она вдруг с горьким изумлением поняла, что была бы счастлива, если бы тогда вынудила его отказаться от самого Бога. Вспомнив это, Килинн сокрушенно покачала головой. Какой же чертовкой я была, подумала она.

Она чуть было не спросила, не сожалеет ли он о своем решении после стольких лет, но передумала.

После еды они отправились на небольшую прогулку. Болтали обо всем на свете. Килинн рассказывала о своих детях, об улучшениях, которые она произвела в своем поместье. И только когда они уже возвращались к дому, как бы вскользь сообщила, махнув рукой:

– Вот здесь меня чуть не убили. А то и похуже.

Остановившись, Осгар молча смотрел на то место, которое она указала.

– Ты, наверное, знаешь об этой истории? – спросила Килинн. – Меня спас Моран. Он был великолепен. Дрался как лев. Кстати говоря, он был в твоей рясе. – Она засмеялась.

Но Осгару было не до смеха.

Как он мог смеяться? Обо всех подробностях того рокового дня он узнал далеко не сразу. Лишь спустя какое-то время пришло длинное восторженное письмо от дяди с рассказом о доблестном спасении Мораном Макгоибненном его кузины и о том, как Килинн и ее раненого мужа привезли в монастырь. А ведь только благодаря опасениям и предчувствию Осгара, не забыл добавить дядя, Моран вообще заехал в Ратмайнс. Если бы не его предвидение, подчеркивал он, Килинн могли изнасиловать и даже жестоко убить. И за это все они очень благодарны ему, заверял он своего племянника.

Для Осгара все эти похвалы были как нож в сердце. Да, Килинн была спасена. Но спас-то ее Моран, а не он. Даже если его монашеская ряса приняла участие в ее спасении, носил-то ее Моран. Именно Моран повел себя как настоящий мужчина.

Конечно, он сам мог приехать сюда и спасти ее, если бы Моран тогда не посчитал его последним трусом и не отправил обратно. А может, Моран прав и все его метания и неуверенность действительно всего лишь обыкновенная трусость? Он мог приехать сюда, если бы отказался тогда возвращаться, если бы настоял, что они должны ехать вместе, несмотря на нежелание Морана. Если бы он был сильнее. Если бы он вообще был мужчиной. Несколько недель после того письма Осгар сгорал от стыда и отвращения к себе. Чувствуя сильнейшее унижение, он с головой бросился в повседневные дела в Глендалохе, как человек, скрывающий постыдную тайну. И после долгих мучительных раздумий он наконец решил, что ему не остается ничего другого, как признаться самому себе в том, что и его любовь к Килинн, и маленькое колечко из оленьего рога, которое он хранил, и все его мысли о ней – не что иное, как притворство.

Ведь когда наступил тот единственный раз, когда он должен был поехать к ней, он самым постыдным образом смалодушничал.

Он даже не заметил, что Килинн все еще продолжает говорить – уже о чем-то другом. Осгар постарался сосредоточиться. Она рассказывала о своем замужестве.

– Я тогда ужасно разозлилась, – призналась Килинн. – Но время шло, и с годами я поняла, что ты был прав. Теперь, я полагаю, мы все вполне счастливы. Ты поступил так, как должен был поступить. Ты сделал свой выбор.

Да, подумал Осгар, так и было. За эти годы у него много раз появлялась возможность изменить свое решение, но он каждый раз делал свой выбор. Выбор уйти. Выбор бросить ее тогда, когда она в нем больше всего нуждалась. А когда делаешь такой выбор, вернуться назад уже не можешь. Никогда.

– Я не останусь в Дифлине, – сказал он. – Я не могу вернуться.

– Очень жаль, – сказала она. – Я буду по тебе скучать.

Вскоре он собрался уходить. Но перед уходом спросил:

– Как думаешь, ты выйдешь еще раз замуж?

– Не знаю, – с улыбкой ответила Килинн. – Надеюсь, что да.

– У тебя есть кто-нибудь на примете?

– Пока нет. – Она снова улыбнулась, на этот раз с некоторой самоуверенностью. – Я разборчива.

Много лет Харольд не вспоминал о датчанине Сигурде. С их последней встречи датчанин больше не появлялся, да и после той постыдной истории, когда он принял за Сигурда ни в чем не повинного человека, у Харольда не было особого желания думать о своем обидчике. Так или иначе, с годами он решил, что датчанин просто забыл о нем.

Все эти годы судьба была благосклонна к Харольду. В Дифлине и Фингале царил мир. Бриан Бору добился всего, чего хотел. Через два года, после того как ему покорился Дифлин, глава гордого клана О’Нейл признал его верховным королем всего острова, хотя сам все же остался королем Тары, будучи главой могущественного рода. Северные вожди в Коннахте и Ульстере были недовольны новой властью, но высокое положение Бриана заставило их подчиниться. К тому же он проявил большую мудрость, совершив паломничество в церковь Святого Патрика в Арме и обеспечив себе благословение священников с помощью огромного дара золота. А Харольд тем временем, радуясь, что в Фингал снова пришел мир и гавань Дифлина никогда не стоит пустой, наслаждался растущим с каждым днем достатком и процветанием.