Она только охнула, не в силах найти нужные слова.

— Вам с Хармионой придется постараться, чтобы я выглядела достойной такого события. Надеюсь, церемониальный наряд, что я привезла с собой, подойдет.

Особый наряд был заказан мною специально перед этой поездкой, но даже про себя я не решалась называть его свадебным платьем.

— Достань его и проветри. А заодно позови Хармиону.

Ирас побежала исполнять приказание. Я мечтательно оглядела комнату.

Я выйду замуж — официально, публично. Всего через несколько часов.

— Госпожа, что я слышу? — вскричала, вбегая, Хармиона. — Ты выходишь замуж?

— Да. Завтра.

Мне не было нужды уточнять за кого.

— А что, разве не пора? — рассмеялась я. — В конце концов, нашим детям три года!

— Но…

— Хармиона, Ирас, ваша задача в том, чтобы завтра я была красивой! Ничего больше.

— Это мы можем, — отозвалась Хармиона. — Но я должна спросить… нет, ты должна спросить себя и ответить до завтра… Я знаю, что ты хочешь выйти замуж за Антония. Но хочешь ли ты заодно обручиться с Римом? И не уступишь ли при этом Риму Египет?

— Это уместный вопрос, — сказала я. — Я не только иду навстречу своему желанию, но и надеюсь сохранить Египет.

Проходили часы, а я лежала в темноте, в чужом городе, под чужим небом. Все было не так, как я себе представляла. Мною овладело чувство нереальности происходящего. Ну что ж, завтрашний день расставит все по местам.

Вопрос Хармионы… как ответить на него? В силу моего положения я не могла считать себя обычной невестой. Правда, я знала, что выхожу замуж за человека, а не за Рим. Он, как и Цезарь, был необычным сыном Рима — он понимал, что в мире есть и другие народы, и намеревался сосуществовать с ними — или, по крайней мере, не отказывать им в достоинстве и свободе под сенью римского орла.

Свадебную церемонию назначили на вторую половину дня. Воду для моей ванны доставили в бочках из знаменитых источников Антиохии, и я решила не добавлять туда масла или благовония, ибо Александр, отведавший этих вод по пути в Египет, сказал, что они похожи на материнское молоко. Ну а что можно добавить к молоку? Хармиона и Ирас тщательно вымыли мое тело, потом волосы, расчесали их, высушили перед жаровней и расчесали снова — так, что они заблестели. Не забыли отрезать ножницами локон, который перед церемонией предстояло поднести Исиде.

Мое платье в греческом стиле из бледно-голубого шелка висело на ветерке перед открытым окном, рядом с ним — вуаль из той же ткани. Перед свершением обряда я, по греческому обычаю скрою под ней лицо.

Служанки занялись моими руками: втирали в них миндальное масло, полировали ногти молотым жемчугом.

Осознавая всю важность сегодняшнего события и то, какое огромное значение оно имеет для будущего — не только моего, — я ощущала странное спокойствие. В конце концов, все уже решено, и мне оставалось лишь двигаться вперед, полагаясь на судьбу.

Она не казалась мне недоброй.

К храму Исиды нам предстояло ехать на колеснице Антония вместе с главным его командиром Канидием Крассом. Все остальные — Ирас, Хармиона, высшие римские командиры — двинутся следом. Свидетелей храмовой церемонии набралось около дюжины.

Антоний явился ко мне в комнату рано. Вид его был торжественным и серьезным. Он решительно взял меня за руку и повел вниз, к ожидавшей колеснице. Сквозь полупрозрачную вуаль я увидела там мужчину с длинным худощавым лицом. Он кивнул мне и плавно сдвинулся в сторону, чтобы освободить нам место. Процессия тронулась в молчании, нарушавшемся лишь цоканьем лошадиных копыт. Я всматривалась вперед: здания красивые, улицы выметенные и чистые. Толп не было, поскольку народу о предстоящем событии не объявляли.

Когда на очередном повороте я краем глаза успела приметить статую Тюхе, антиохийской богини судьбы, она загадочно взирала на нас, сжимая в руках сноп пшеницы. Колесница со стуком прокатила мимо.

У храма Исиды нас ожидал бритоголовый жрец, облаченный в ритуальное одеяние из белого полотна, с ведерком священной воды. За его спиной высилась прекрасная статуя Исиды, высеченная из самого белого мрамора, который я когда-либо видела. К ее ногам легло подношение — темная, сверкающая прядь моих волос.

Мы с Антонием остановились перед жрецом. Остальные, следовавшие позади, сгруппировались вокруг нас. Жрец воззвал к Исиде, прося ее, создательницу семьи и брака, соединить нас и принять наш союз под свое покровительство. Он спросил, по доброй ли воле становимся мы мужем и женой, на что каждый из нас ответил утвердительно. Антоний говорил громко и четко, я — гораздо тише. Я поймала себя на том, что мне трудно говорить. Священнослужитель попросил нас принести обеты верности, жить вместе и заботиться друг о друге всю оставшуюся жизнь. Не сдаваться перед невзгодами, сказал он, и не почивать на лаврах, но держаться вместе всегда и во всем, пока нас не разлучит смерть.

Кольцо в этой церемонии обязательным не было, но Антоний достал его и надел мне на палец, тем самым еще раз подтвердив, что берет меня в жены.

Статую Исиды окропили священной водой, прозвучали нужные молитвы, воскурили благовония, принесли в жертву мои волосы. Жрец звучным высоким голосом пропел ритуальный гимн.

Обряд завершился. Мы стали супругами. Антоний взялся за уголок моей вуали и попытался приподнять ее.

— Могу я увидеть лицо моей жены? — спросил он.

Но я остановила его.

— Нет, нет, позже.

Это соответствовало греческому обычаю.

Мы вернулись к колеснице, но путь обратно оказался гораздо дольше, ибо уже сгустились сумерки. Теперь сопровождающие двигались не за нами, а перед нами, с факелами в руках, распевая свадебные гимны. На колеснице все еще хранивший молчание Антоний взял мою руку — ту, на которой было кольцо, — и держал ее в своей. Золотое ожерелье тяжело лежало на моей шее.

Во дворце поджидало свадебное пиршество — горы приготовленной второпях, но свежей и вкусной еды. Были поданы жареные кабаны, копченый морской окунь, устрицы, угри и лобстеры, соленая рыба из Византия, финики из Иерихона, дыни, горы лепешек, сочившихся медом, с равнины Гиммет, и море прославленного лаодикейского вина.

Мне представили командиров, которым предстояло сыграть важную роль в грядущей кампании: смуглого и худощавого, похожего на сатира Марка Тития, Агенобарба — лысеющего, но с кустистой бородой, острым взглядом и (как мне рассказывали) еще более острым языком. Тут же был и Мунаций Планк с его лучезарной улыбкой и густой копной соломенных волос, и наш колесничий Канидий Красс, превосходивший остальных ростом. Его отличало скорбное выражение узкого лица; Антоний, улучив момент, объяснил мне, что этот малый всегда выглядит, как на похоронах. Держался Красс весьма учтиво, не выказывая по отношению ко мне ни малейших признаков враждебности.