– Братик, наверное, нашел кого-нибудь в городе… – из женской половины высунулась кудрявая головка смешливой и шумной Алии. Она еще не доросла до того возраста, когда надо носить паранджу и живо интересовалась всем происходящим, делая порой совсем не детские замечания. Видимо, под влиянием Аиши, старшей, которую пора было уже выдавать замуж в четырнадцать то лет. Только вот беда – женихи то были, а денег у них…

– Иди! – мать замахнулась и Алия мгновенно исчезла за тряпичной загородкой – будь осторожен, хорошо? На дорогах бандиты, не ходи ночью…

– Хорошо, мама. Чего с меня брать с одного.

Мать – подняла глаза к потолку и зашевелила губами, читая ду’а, короткую мольбу Аллаху о ниспослании сыну помощи и защиты в дороге. Воспользовавшись этим, Давуд выскользнул во двор.

Семья для революционера харам, она как гири, тянущие к земле. Революционер должен отвергнуть семью и все семейные отношения, для него семья – его революционные братья и главное дело их – революция[108].

Он был уверен, что ни мать, ни кто либо еще в семье – не поймут, зачем он это сделал. Но твердо был намерен совершить задуманное.

Горы он хорошо знал и потому – не плутал, он отлично знал, куда пошли отец, брат и остальные взрослые мужчины – такое место могло быть только одно. Он не ошибаясь, шел по тропе, пока навстречу ему не поднялись двое с винтовками, до поры накрывшиеся пыльными накидками с головой.

Одного из них он знал. Другого нет.

– Что ты здесь делаешь? – спросил тот, который не знал.

– Это Давуд, сын нашего шейха – сказал второй. – Что случилось, Давуд? Что произошло, говори?

О, Аллах, прости за ложь…

– Моей матушке плохо. Я пошел сюда, чтобы предупредить отца.

– Там собрание…

– Брат, давай пропустим его – возразил второй – неужели ты думаешь, Аллах не видит нас?

Аргумент был серьезным. Обыскать идущего – никому и в голову не пришло, ведь он был свой, верно?

– Проходи…

– Да воздаст тебе Аллах благом.

– И тебе, брат, и пусть он исцелит твою мать…

Давуд пошел дальше. Он уже видел сидящих кругом мужчин и русистов. Оба были с бородами и так похожи на нас… но они неверные.

Давуд начал вытаскивать пистолет, подходя ближе. И тут – шейх заметил его, заметил своего сына…

– Давуд?! Что ты тут делаешь?

Давуд, понимая, что у него есть несколько секунд, не более – рванул из-под полы компактный, моментально легший в руку Браунинг

– Во имя Аллаха!

Давуд нацелил пистолет на русских – и в это время, совсем рядом, просвистела пуля, даже задев его, но несильно, порвав одежду и проделав кровавую полосу на спине. Мужчины – повскакивали с мест, русисты бросились в сторону.

– Давуд!

Пистолет хлопнул в руке – и отец, заполнивший все пространство перед ним – начал оседать. Вторая, прилетевшая пуля была точнее – снайпер увидел предыдущее попадание и моментально взял необходимую поправку. Удар пули был так силен, что Давуду перебило кость руки, которой он держал пистолет, и едва не оторвало руку. Он упал на бок, подтянув под себя ноги, и застыл.

– Аллаху Акбар!

С высотки – рокотнул пулемет, пока над головами. У казаков был пулемет, и тяжелая автоматическая винтовка Браунинга, которая немногим уступала ручному пулемету. И это – если не считать винтовки ПТРД, которая раскалывала камни.

– Кара Аллаха! Кара Аллаха, стойте! Стойте, именем Аллаха!

Волков – вскочил, когда Велехов уже всерьез собирался стрелять, целясь в ближайшего – и один вид этого человека, безоружного – остановил вот – вот готовую начаться бойню.

– Кара Аллаха! Кара Аллаха! Он поднял руку на отца! Он поднял руку на гостей! Аллах покарал его нашими руками! Кара Аллаха! Кара Аллаха!

Один из мужчин, самый молодой из всех, подошел к двум лежащим друг рядом с другом трупам. Положил руку на грудь отца, отнял – рука была в крови. Этой кровью – он смочил лезвие ритуального ножа джамбийя, принимая на себя месть. Его глаза – были полны непонимания, горя и ненависти.

– Уходите! – сказал он – ваш приход принес горе и зло в горы, уходите и вас не тронут. Мы свободны и останемся такими навсегда. Уходите туда, откуда пришли…

– Аллах – покарал его нашими руками. На нас нет вины!

– Аллах карает всех нас – за содеянное. И вам – скоро предстоит это понять. Уходите. И больше не возвращайтесь…

Мулла Акиф, что служил Аллаху и Умме в городке Тумраит мятежной провинции Дофар сам не был примерным мусульманином, что есть, то есть. Однако, в отличие от многих других людей, алчущих милости Аллаха и страшащихся его наказания – он был уверен в собственном спасении на сто один процент. Даже несмотря на то, что он сделал.

Конечно, в глазах Аллаха ему не добавляло плюсов то, что он сожительствовал с собственной дочерью, и от этого «брака» уже родился ребенок. Но что делать? Женщин мало и стоят они дорого – тем более для бедного, страшащегося гнева Аллаха муллы. А дочь – она рядом, и какая-никакая, а все-таки женщина. И выкуп платить за нее не надо, и не надо подыскивать ей жениха – тем более, что она немного косоглазая. Тем более, что жители этого места уважали муллу и закрывали глаза на его не совсем соответствующее шариату поведение.

Не было плюсом в глазах Аллаха и то, что он пил харам. Правда, он пил его совсем немного, и только под крышей, следовательно, Аллах не видит. Харам он пил, покупая его у пиратов, и говорил себе, что шариат запрещает опьяняющие напитки из плодов винограда – а джинн и водка сделаны точно не из плодов винограда. Значит, и греха никакого нет.

Наверное, Аллах не одобрил бы и то, что он давал деньги в рост. Мухсаиль – был обычным для этих мест портовым городком, прибежищем рыбаков, купцов и контрабандистов. Прибрежная полоса – была еще и единственной землей провинции, которую с грехом пополам контролировало правительство. Деньги – ему поступали от его сына, а он – пускал их в рост, одалживая купцам. Ведь торговые операции – приносили немалую прибыль, с гор – спускались горцы, купить необходимое и продать, что у них было – купцы могли и поделиться наваром с муллой. Тем более, это наверное, угодное Аллаху дело, как Вы считаете?

Вряд ли Аллаху бы понравилось и то, что он наживался на поставках продуктов в горные лагеря подготовки, контролируемые британцами. Правда, сам мулла называл это «джихадом имуществом» и, важно тряся бородой, заявлял, что он болен, чтобы идти на джихад меча – но вот, он совершает джихад имуществом. Обычно – он брал с купцов навар не деньгами, а товарами, продуктами питания, которые отправлял в горы с доверенными людьми. Продукты он, конечно же, брал по себестоимости – а как иначе – и получалось, что он наваривался дважды.