Видимо, мир и спокойствие, воцарившиеся вокруг, пришлись не по нутру беспокойному князю Олегу, вечно жаждущему перемен. Быть может, правы те люди, которые за глаза называли его сыном Чернобога, хотя сам Ингер ничего чудесного в своем дядьке не замечал, если, конечно, не считать чрезмерной, бьющей через край энергии. Князю Олегу уже исполнилось шестьдесят шесть лет, а впечатление такое, что с каждым годом сил у него только прибавляется. Он и внешне мало изменился. И стан у него на удивление прям, и морщины не обезобразили его красивого лица, а на бойцовском кругу он по-прежнему способен одолеть любого самого искусного соперника. Ингер сам не раз был тому свидетелем. Немудрено, что люди идут за этим баловнем Чернобога и верят в то, что Макошь наделила его такой удачей, которую не способна одолеть ни одна земная сила.

– А пусть идет, – прошамкал беззубым ртом старый воевода Олемир. – Будем надеяться на то, что хоть ромеи сумеют проучить этого гордеца. Больше вроде бы некому это сделать.

Произнося эти слова, Олемир не смотрел на князя, но все ближники отлично поняли, в чей огород он бросил свой камень. Князю Ингеру исполнилось уже тридцать семь лет – возраст зрелости. Если он сейчас не заявит о своих правах в полный голос, то доживать ему придется в прихлебателях при родном дядьке, у которого, кстати, есть два сына, вполне способных стать наследниками его славных дел.

Мечидраг Кривицкий, старший из них, был якобы потомком покойного князя Градимира, но имеющий глаза да увидит. Боярин Олегаст, младший сын Олега, еще не достиг возраста зрелого мужа, но уже сейчас был способен попортить кровь и великому князю, и его верным ближникам.

До некоторых пор бояре полагали, что от окончательного разрыва с властолюбивым дядькой князя Ингера удерживает мать, но княгиня Ефанда уже два года как ушла в страну света, а воз и ныне там. Впрочем, подзуживая князя Ингера, многие его ближники отдавали себе отчет в том, что открытый разрыв с князем Олегом может привести к междоусобной войне, которая, чего доброго, обернется торжеством проклятого франка. Сторонников у вещего князя хватало как в Киеве, так и в других славянских землях, не говоря уже о том, что за сына Чернобога горой стояли Велесовы волхвы, весьма влиятельные среди простого люда. Прежде волхвы Скотьего бога появлялись в Киеве только с разрешения кудесника Даджбога, а теперь они здесь такую силу взяли, что голос ближников других славянских богов уже никто не слышит.

– Негоже так-то, – откашлялся воевода Олемир. – Слова волхвов Даджбога и Белобога всегда были самыми вескими на наших землях. Уж на что воевода Фрелав предан князю Олегу душой и телом, а и тот недавно заявил, что от ближников Волосатого продыху не стало.

– Среди варягов-ротариев, давших клятву Световиду, сейчас многие недовольны Велесовыми ведунами и боготурами, а мирить их после смерти кудесника Драгутина некому, – поддержал старого Олемира боярин Родегаст.

– Ну и что вы предлагаете? – спросил недовольный Ингер.

– Я уже сказал свое слово, – отозвался первым Олемир. – Пусть идет. Сложит он там голову или одержит победу, но назад мы его не пустим.

– Это как? – ахнул боярин Вратислав.

– А вот так, – твердо отозвался Родегаст. – Пусть идет куда угодно, хоть в Тмутаракань, но в Киеве ему больше не править. Таков-де приговор киевского вече. Люб нам князь Ингер и не люб князь Олег.

– А если он начнет силой к нам ломиться? – усомнился осторожный боярин Вратислав.

– Тогда мы здесь, в Киеве, учиним спрос с его сторонников – почему они вечевое слово не чтут? – стоял на своем молодой и горячий Родегаст. – И Олега о том же спросим. А Велесовых волхвов следует прогнать из Киева, дабы народ попусту не мутили. В этом нам помогут волхвы всех других славянских богов. Чернобога в Киеве чтили и чтить будут, но он никогда не будет первым среди богов. Это Велесовы ближники должны усвоить твердо.

После пылкой речи Родегаста взоры ближников обратились на Ингера. Похоже, для великого князя действительно наступила пора важных решений и громких дел, но он молчал столь долго, что у боярина Братислава даже дыхание перехватило.

– Хорошо, – наконец сказал князь. – Быть по сему.

Император Лев на удивление спокойно встретил весть о появлении близ Константинополя ладей русов. Его холеная рука, листающая богословский трактат, не дрогнула, а большие карие глаза лениво скользнули по лицу магистра Григориуса. Император слыл просвещенным человеком, придворные льстецы вслух называли его философом и, в общем, имели на это право. Лев действительно выделялся образованностью среди последних византийских императоров. Впрочем, сравнивать его приходилось с Михаилом Пьяницей и Василием Македонянином, людьми, конечно, достойными, коли им выпала честь управлять могущественной империей, но не обремененными излишком знаний.

Один из этих двух императоров и был отцом Льва. Кто именно – могла бы, наверное, сказать матушка Льва, Евдокия Ингерна, бывшая любовницей Михаила и женой Василия, но она предпочла унести эту тайну в могилу, к великому огорчению всех сплетников самого большого города ойкумены.

– Это те самые русы, от которых мне пришлось спасать тебя семнадцать лет назад? – лениво полюбопытствовал император.

– У тебя великолепная память, августейший, – восхищенно цокнул языком Григориус. – Вероятно, ты помнишь, что было написано в письме киевского князя, которое я тебе передал.

– А как же, – всплеснул руками Лев. – Меня тогда поразило, что варвар способен так грамотно излагать свои мысли на латыни. Кажется, он мне угрожал, Григориус?

– Это не совсем так, августейший. Речь шла о торговле, о продлении договора, который патриарх Фотий и патрикий Варда заключили с князем Аскольдом от имени императора Михаила.

– Но этот договор невыгоден для нас, Григориус, – нахмурился император.

– Я так не считаю, августейший. Для наших торговцев открывается практически безопасный путь в Северную Европу.

– Тогда почему этот варвар не прислал к нам послов с просьбой о продлении договора?

– У русов довольно своеобразные представления о дипломатии, августейший, – ласково улыбнулся Григориус.

– Их надо поставить на место, магистр, – отрезал император. – Варвары обнаглели в последнее время. Они требуют там, где должно просить.

– В Византии в последние годы права киевских и варяжских купцов действительно ущемлялись. Видимо, это и вызвало гнев киевского князя.

– Сколько у него людей?

– По нашим подсчетам получается, что более двадцати тысяч.

– Вы перекрыли вход в гавань?

– Да, августейший. Цепь поднята, и ни одна ладья русов не проникнет в константинопольский порт. Однако они могут высадиться на берег и разорить предместья, как это было в прошлый раз.

– В городе достаточно войск, чтобы дать им отпор, – пренебрежительно махнул рукой Лев.

– Не уверен, – поморщился Григориус. – Хотя, конечно, влезть на стены мы им не позволим.