– Другой тоже был приятный, – сказала Ланья. – Тут постоянно все меняется.

– Это правда.

Они зашагали по тропе.

– Толпы народу снуют туда-сюда – я уже бросил следить. Сумасшедший дом. Но вы выбрали тихий денек. Роджер всех повел в центр, показывать редакцию газеты. – Новик улыбнулся. – Кроме меня. По вторникам я непременно сплю до упора.

– Приятно сюда вернуться, – призналась Ланья. – А когда все придут?

– Вероятно, когда стемнеет. Вы говорили, что жили здесь. Хотите подождать, поздороваться с Роджером?

– Нет, – сказала Ланья. – Нет. Просто любопытно.

Мистер Новик рассмеялся:

– Ясно.

Гравий (жуя Шкедту ороговевшую ступню) свернул меж двух муляжей храмов с колоннадами. Деревья сменились живыми изгородями; а дальше, кажется, фруктовый сад.

– А можно мы срежем через сад?

– Конечно. Мы к боковой террасе идем. Кофейник еще не остыл, я точно знаю, и я поищу кексы. Роджер твердит, что я могу тут хозяйничать, но все равно взять и вломиться в кухню к миссис Альт как-то странно…

– Ой, да это… – и: – Вовсе не обязательно… – хором заговорили Шкедт и Ланья.

– Нет, я знаю, где они. И мне самому пора сделать перерыв на кофе – так у вас говорят?

– Тебе понравится! – воскликнула Ланья, когда они ступили сквозь высокую изгородь. – У Роджера чудесные цветы и…

Шпалеру увивала ежевика. На растрескавшихся планках ежились иссохшие щупальца. И тут, и тут, и там землю взрыла черная галиматья.

– Господи, что здесь… – начала Ланья. – Что случилось?

Мистер Новик опешил:

– А что-то случилось? Я не знал. Здесь с моего приезда так.

– Раньше было полно цветов: солнечные такие оранжевые штуки, тигровые. И ирисы. Куча ирисов…

Ногу Шкедту холодила влажная земля.

– Правда? – переспросил Новик. – А давно вы здесь жили?

Ланья пожала плечами:

– Несколько недель назад… три, четыре?

– Очень странно, – покачал головой мистер Новик, шагая по всякому сору. – У меня-то было впечатление, что здесь так годами…

В десятифутовой каменной чаше гнили лужи листвы.

Ланья потрясла головой:

– Раньше фонтан не выключался. В нем стоял Персей или Гермес, что ли. Куда он делся?

– Батюшки, – сощурился Новик. – По-моему, лежит в куче мусора за коттеджем секретаря. Я гулял и что-то такое видел. Не знал, что это из фонтана. А кто тут дольше жил? Кого бы спросить?

– Может, мистера Калкинза? – предложил Шкедт.

– Ой, нет. Я бы, пожалуй, не стал. – И мистер Новик пристально, сообщнически глянул на Ланью. – Я бы не стал ни за что.

– Да уж, – согласилась та; лицо у нее вытянулось пред таким запустением. – Пожалуй, не стоит.

У трещины в кромке чаши илистая земля под редкой травой запечатлела их следы, точно гипс.

Они миновали еще одну увитую плющом изгородь; внушительный газон и центральный дом выше редких густых крон. (Сбоку на пригорке – другой дом, всего три этажа. Коттедж секретаря?)

На позеленевшей медной табличке в траве значилось:

Из-за пяти толстых каменных башен – он поискал шестую, симметрии ради, и не преуспел – казалось, будто современный дом из темного дерева, стекла и кирпича возвели вокруг старого, каменного.

– И сколько у него тут народу? – спросил Шкедт.

– Наверняка не скажу, – ответил мистер Новик. Они уже дошли до плит террасы. – Минимум пятнадцать. Может, двадцать пять. Обслуга постоянно меняется. Не понимаю, как ему удается работать, – за ними же приглядывать надо. Может, это всё на миссис Альт. – По бетонным ступеням они взобрались на террасу.

– Тут пятнадцать человек потеряются, нет? – спросил Шкедт.

С этой стороны дом был стеклянный; внутри – кленовые стенные панели, высокие латунные торшеры, бронзовые статуэтки на приставных столиках между длинными диванами золотистого бархата, и повсюду мазки сияния.

– Людно здесь не бывает.

Они миновали еще одно окно от пола до потолка; две стены внутри, разглядел Шкедт, заставлены книгами. Темные балки держали балкон, по углам – кресла зеленой и золотой парчи; на белых салфеточках, дрейфовавших в краснодеревной реке обеденного стола, цвели серебряные подсвечники – один близко, другой подальше, в тени.

– Иногда я брожу с час, полагая, что в доме я один, а потом в какой-нибудь комнате натыкаюсь на десятерых. Наверно, с полным штатом слуг, – (под ногами крошилась сухая листва), – было бы не так пустынно. Пришли.

По всей террасе стояли деревянные стулья, обтянутые разноцветным холстом. Скалы за балюстрадой облизаны мхом и увенчаны березами, кленами, а кое-где кряжистыми дубами.

– Вы садитесь. Я сейчас.

Шкедт сел – стул оказался ниже и глубже, чем ему сначала показалось, – и подтянул тетрадь на колени. За спиной Новика закачались стеклянные двери. Шкедт глянул на Ланью:

– Ты куда смотришь?

– В сад «Ноябрь». – Скрестив руки, она облокотилась на каменный парапет. – Отсюда не видно таблички. Вон на той скале.

– А что в… саду «Ноябрь»?

Она плечами пожала «ничего».

– В первый вечер, когда я только пришла, там был праздник: в «Ноябре», «Октябре» и «Декабре».

– Сколько у него садов?

– Сколько месяцев в году?

– А тот сад, где мы вошли?

– Тот, – она глянула через плечо, – безымянный. – И снова перевела взгляд на скалы. – Чудесный был праздник, гирлянды висели разноцветные. И оркестр: скрипки, флейты, кто-то на арфе играл.

– Где он в Беллоне раздобыл скрипки?

– Где-то раздобыл. И людей толпа, все нарядные.

Шкедт хотел уже было помянуть Фила.

Ланья обернулась к нему:

– Если платья не пропали, я точно знаю, где они.

Сквозь стеклянные двери протолкался мистер Новик с сервировочным столиком. Кофейники и чашки дважды звякнули, когда колесики переезжали порог. На нижнем подносе блюда с выпечкой.

– Вы вовремя пришли – миссис Альт как раз весь день пекла.

– Ух ты, – сказал Шкедт. – Аппетитно.

– Угощайтесь. – Новик разлил дымящийся кофе в голубой фарфор. – Сахар, сливки?

Шкедт помотал головой; чашка согревала колено. Он куснул. Крошки печенья посыпались, покатились по тетради.

Ланья, сидя на парапете и стуча кроссовками по камню, сжевала хрустящий рожок с кремом.

– Итак, – произнес мистер Новик. – Принесли мне стихи?