— Почем я знаю. Сами поглядите, — отвечает тот. — Вон как ветер постарался.

Карл оборачивается, смотрит на паром и понимает, что Ингрид не скоро простит его. Штурманская рубка изрядно покосилась, качается туда-сюда на ветру, того гляди, вообще рухнет.

— Сюда вызвали один из фрисельских паромов, но ведь наверняка не один час пройдет, пока он доберется, в такую-то погоду. Вам лучше вернуться.

Карл бросает взгляд на очередь: последние автомобили, отчаявшись, уже дают задний ход. Со вздохом он возвращается к машине, садится за руль и пристально смотрит в зеркало заднего вида.

Ничего не происходит. Ни один из автомобилей позади не сдвигается ни на миллиметр. Зато слышно все больше клаксонов и возмущенных голосов. Проклиная все на свете, Карл Бьёркен опять выходит из машины. На сей раз полицейский жетон, похоже, пригодится.

— Как насчет вызвать людей нам на подмогу? — спрашивает один из оранжевых жилетов.

— А что стряслось-то? Почему народ не может просто дать задний ход?

— Да там здоровенный “форд” всех заблокировал. Баба какая-то крезанулась: взяла и ушла. Но ключи с собой забрала. Придется звонить, чтоб машину эвакуировали.

Карл смотрит на очередь, но “форд” отсюда не видно.

— Или закоротить зажигание, — говорит он. — Так будет куда быстрее.

Со вздохом он направляется в конец очереди. Лавирует в узком проходе между стальным ограждением, открытыми дверцами машин и злющими водителями.

Тридцать секунд — и Карл Бьёркен цепенеет. Последним в очереди эффективной пробкой между ограждениями стоит зеленый “форд-рейнджер”. Водительская дверца открыта, и даже отсюда отчетливо видна вмятина. Уже полгода он уговаривал Карен выправить ее.

Не оглядываясь, Хелена Трюсте идет вперед. Ее окликали, что-то кричали, спрашивали, какого черта она творит, но никто не пытался ее остановить. Она не отвечала. Что она могла сказать? Она не знает, что делает. Не знает, куда идет, не знает, что происходит. Никогда не знала, это Уильям все всегда знает.

Всегда знает, что произойдет.

Даже когда явилась эта полицейская, Карен-как-ее-там, он не растерялся. Ну, разве только на секунду, когда поднялся из погреба и услышал, как она разговаривает с Альвином. Когда Карен обернулась и как-то странно на него посмотрела. Конечно, на миг его мир пошатнулся, Хелена видела. Лишь на секунду-другую, а дальше он уже знал, что надо делать.

Уильям всегда знает, что делать.

Мне кажется, он испытал наслаждение. Сперва краткий миг, когда пришлось задуматься, легкая дрожь тревоги ввиду опасности, что все раскроется, что все может пойти насмарку. А потом хмельная радость, когда он нашел, как обойти проблему. Да, наверняка он испытал наслаждение. Он такой, такова его натура, я всегда знала. Пошла за ним с открытыми глазами.

“Вы под стать друг другу, как рука и перчатка, — сказала его мать. — Уильям — полная противоположность своему отцу, у него есть амбиции, он метит высоко. Но для баланса ему нужен противовес”.

Ее родители подобных восторгов не выказали. Хотя, когда они впервые пригласили Уильяма домой на ужин, он был выше похвал. Поцеловал руку и ее матери, и отцу, принес в подарок отцу виски восемнадцатилетней выдержки и расхваливал угощение, а родители все равно чувствовали себя скованно и неловко. Но разве это имело значение? Мать Уильяма считала, что они как рука и перчатка, а уж она-то знает своего сына.

Правда, бабушка отвела ее в сторонку, взяла за руку и огорченно посмотрела на нее:

“Будь осторожна, малышка. Иначе он тебя сожрет”.

А она только рассмеялась.

* * *

Сейчас она идет, глядя в землю, и понятия не имеет, куда ее несут ноги. Не домой, не прочь отсюда. Просто куда-то. Все кончено, она все испортила. Он никогда ее не простит.

А что мне было делать? — кричит внутренний голос. Я не могла остаться в машине, раз движение перекрыли. Кто-то из очереди мог узнать ее машину, подошел бы поболтать. И увидел бы, что это не она.

Ты могла уехать, говорит другой голос внутри. Голос Уильяма. Просто повернуть и уехать домой. Я ведь велел тебе сразу же позвонить, если что пойдет не так. Почему ты никогда не можешь поступить как велено?

Потому что я больше не в силах. Ты мог бы понять.

Вероятно, она говорит вслух, кричит прямо навстречу ветру, она не знает. Ничего я не знаю, думает она, а мысли мчатся все быстрее, и ни одной она поймать не в состоянии. Знает, это уже не играет роли. Теперь она ничего сделать не может, только идти вперед.

Она скользит на утоптанном снегу, делает шаг на мостовую. Резкий сигнал автомобиля, который в последнюю секунду умудряется избежать наезда. Испуг, потом вновь приходит понимание. Единственная уверенность вновь проникает сквозь хаос.

Уильям все равно одержит верх. Как всегда. Он такой.

Ее встречает плотная стена черноты. Кромешная тьма и спертый запах сырости. Что-то затхлое. Секунду она медлит. Наверно, где-то все же есть выход из угольной шахты? Может, даже не один? Она ведь видела эти выходы, когда ребенком ходила с тетей Ингеборг в лес за грибами. Иногда кое-как заколоченные, иногда тщательно замурованные. Предостережения Ингеборг по-прежнему звучат в ушах: “Тот, кто туда зайдет, никогда наружу не выйдет”.

Через плечо Карен бросает взгляд в винный погреб, видит разруху — разбитые бутылки, угадывает в глубине стальную дверь. Может, лучше остаться, чем рисковать заблудиться в подземных выработках. В ходах сообщения, поправляет она себя, сами выработки по меньшей мере на сто метров глубже.

Потом она отворачивается, делает первый шаг. Поднимает тяжелый латунный подсвечник, раздумывает. Слишком он тяжелый, будет ее задерживать. Она сует руку в карман джинсов, нащупывает зажигалку. Потом гасит шесть из семи свечей, запихивает их за пояс. Седьмую свечу берет в руку и выпускает подсвечник, который с тяжелым гулом падает наземь. Несколько шагов — огонек мигает. Она останавливается, размышляет. Надо найти способ прикрыть пламя, чтобы не погасло, ладони недостаточно. Колпак, стакан, что-нибудь в таком роде. Она возвращается в винный погреб.

Чувствует, как стекла режут руки, когда при свете единственной свечки перебирает груду битых бутылок. В конце концов находит кое-что подходящее. Бутылку, почти целую, только без донышка. Правда, край скола очень острый. Надо защитить руку, хорошо бы тканью. Футболкой, думает она. Обмотаю руку футболкой и пойду просто в бюстгальтере. Я выдержу. Холодно, но я выдержу.

— Черт! — бессильно кричит она. — Останусь здесь, в тепле, и напьюсь до бесчувствия. Не могу больше.

В тот же миг Карен замечает белый лоскут возле бочки с виски.

Она обматывает руку и часть запястья прочной тканью, зажимает свечу между большим и указательным пальцем, осторожно накрывает ее разбитой бутылкой. Несколько раз помахивает рукой взад-вперед. Порядок — огонек не трепещет.