На электричку я благополучно успела, вскочилабез билета в последнюю дверь и пошла вдоль состава, выискивая вагон, где сидитпобольше женщин. Ехать поздним вечером в компании сильно подвыпивших мужиков нехотелось. Состав несся сквозь темный лес, изредка оглашая окрестности коротким,тревожным гудком. За окном мелькали дома и домишки с уютно светящимися окнами.Даже коробейники, торгующие всякой всячиной, не ходили в этот поздний час повагонам в поисках покупателей. Не было и контролеров, и я преспокойненькоприбыла «зайцем» в Ломакино.

Это был крохотный полустанок, узенькаяплатформа, по бокам которой стоял дремучий лес. Апрель в этом году холодный,зима все никак не сдает своих позиций, но в Москве снег давно сошел. Здесь жекое-где виднелись небольшие бело-серые кучи и стояла странная, какая-тонереальная тишина, особенно пронзительная после шума электрички.

Я сошла в Ломакине одна, ни единого человекане было на платформе, и, когда состав, лязгнув железными дверьми, умчался, мнестало жутко. Где же тут Октябрьская улица? В лесу проспектов нет. Кудаидти? Честно говоря, отправляясь в путь, я предполагала, что на вокзальнойплощади в Ломакине найдется какой-нибудь ларек, круглосуточно торгующий пивом,жвачками и водкой. Надеялась, что продавец покажет дорогу… Но здесь, похоже, неступала нога прогресса, не было даже билетной кассы…

Вдруг в самом конце платформы мелькнул красныйогонек.

Обрадовавшись донельзя, я заорала:

– Подождите, пожалуйста!

Раздались шаги, и из темноты вынырнули двебабы и один на удивление вполне трезвый мужик.

– Чего голосишь, как потерпевшая? –спросил он.

– Где Ломакино? Подскажите, пожалуйста.

– Тебе поселок или деревню? –поинтересовалась одна из женщин, сплевывая шелуху от семечек.

Я растерялась:

– А что, их два?

– Известное дело, два, вечно всепутают, – пояснила другая баба, шмыгая носом.

– Ну надо же! Октябрьская улица, домвосемнадцать, Ольга Кац. Не знаете такую?

– Это в деревне, – отрезалмужик, – в поселке такой улицы нет, у них Ленина, Красной Армии иПервомайская, а Октябрьская и Коммунистическая в деревне.

– Ступай налево по тропке, –объяснила баба с семечками, – никуда не сворачивай. Дойдешь докладбища – и по центральной аллее, мимо памятника павшим бойцам, а там иОктябрьская начинается. Только нету у них никаких Кацев.

– В доме восемнадцать кто живет?

Тетка пожала плечами:

– Это дача, а уж чья, не знаю, ее не такдавно купили.

– Другой дороги нет?

– Нет, – хором ответили бабы и пошливдоль платформы в противоположную от меня сторону.

Я спустилась по железной лестнице вниз,свернула влево и двинулась в путь. Фонарей тут не было. Узенькая вытоптаннаядорожка вилась между деревьями. Сначала я довольно весело шагала, напевая длябодрости во весь голос бессмертную арию «Сердце красавицы склонно к измене»,но, когда прямо передо мной возникла ржавая, кое-где покосившаяся ограда, закоторой виднелись кресты и надгробия, моя решимость куда-то улетучилась.А вы любите ночью в одиночестве бродить по погосту? Наверное, странно, ноя не в восторге от подобного времяпрепровождения.

Узенькая калитка покачивалась на ветру срвущим душу скрипом, огромная луна висела над кладбищем, где-то вдалеке что-тоухало и вздыхало. Весь пейзаж напоминал второй акт балета «Жизель». Вот сейчасразверзнется могила, и на свет явится призрак несчастной девушки, погибшей отлюбви к ветреному парню. Только подобное хорошо наблюдать из седьмого рядапартера, настоящие балетоманы никогда не сядут ближе. Места в первом, втором,даже третьем ряду кресел для тех, кто ничего не понимает в танце. Вот моямамочка, оперная певица, всегда говорила, что седьмой ряд самое оно. Впрочем, вБольшом театре есть места «с ямой», туда по каким-то причудливым законамакустики не долетает звук. Завсегдатаи знают, а я, честно говоря,подзабыла – восьмой или девятый ряд? А еще подобный эффект наблюдаетсяв Большом зале консерватории.

«Слушай, Лампа, – велела я самасебе, – заканчивай предаваться воспоминаниям, тебе просто неохота идти накладбище. Но делать-то нечего! Обратной дороги нет!»

Подбадривая себя арией Гремина из «ЕвгенияОнегина», я ступила на погост. Ничего похожего на центральную аллею ненаблюдалось, просто одна из тропинок оказалась чуть шире других. Распевая вовсе горло, я двинулась по ней. Будем надеяться, что сельское кладбище невеликои скоро я выйду на Октябрьскую улицу. Внезапно надгробные камни и железныекресты расступились, и впереди замаячил пятачок, в центре которого виднелосьнечто, похожее на пирамидку со звездой. Возглас облегчения вырвался из моейгруди. Слава богу, двигаюсь в нужном направлении, вот и памятник павшим бойцам…Ноги заработали быстрей. Однако какое нетрадиционное решение мемориала! Обычнов небольших городках и деревнях устанавливают небольшие стелы со словами: «Ихподвиг не забыт», а внизу выбивают список фамилий. Или водружают типовойпамятник – солдат, сделанный из гипса, держит на руках крошечную девочкуили автомат.

Но в Ломакине скульптор был оригинал. Возлепростой невысокой пирамидки сидел каменный мужчина в темной куртке и кепке.Руки он положил на колени и тревожно всматривался в мою сторону. Нельзя было непризнать – статуя выполнена отличным мастером, смотрится как настоящийчеловек, даже глаза поблескивают, наверное, в голову вставили какие-тоособенные штучки. Даже удивительно, и откуда в бедной деревеньке нашлись деньгина такой монумент, да он намного лучше всего, что понатыкано по Москве…

Я поравнялась с обелиском, и в то же мгновение«солдат» повернул голову.

– А-а-а, – вырвалось из моейгруди, – привидение, вурдалак, упырь, помогите, спасите! Отче наш… Аминь!

Но призрак не думал рассыпаться. Наоборот, онначал медленно подниматься.

– На помощь, – перешла я на шепот.

Господи, давным-давно собираюсь пойти вцерковь и принять крещение, да все недосуг, и креста на мне нет! Ой, мамочка,помоги!

Тут чья-то сильная рука опустилась мне наплечо, и некто четко произнес:

– Перестань орать!

От неожиданности я завизжала на такой ноте,которую не взять и кастрату.

– О-о-о, денег никаких нет, только билетна электричку туда-сюда и пятьдесят рублей. Хочешь – делай со мной чтоугодно, сама разденусь, только не убивай, у меня дети!