Мы едва поздоровались, и я выпалил:

– Ленин, дайте мне сейчас же что-нибудь поесть. Я полутруп. Я ничего не ел со вчерашнего вечера.

– Что же вы не поели в Тшебине? Там хороший ресторан.

– Поляки мне ничего не дали.

– И болван же вы, Сталин! – засмеялся Ленин. – Разве вы не знаете, что поляки считают русский язык языком угнетателей?[159]1

Должно быть, Ленин подивился такой слепоте – или “великодержавному шовинизму” – своего предполагаемого “эксперта” по национальному вопросу. Но у Сталина постепенно развилась типично русская вражда к польской независимости.

Ленин и Сталин сдружились как никогда прежде. “Меня так гостеприимно встречали! – вспоминал пожилой Сталин. – Он [Ленин] никуда меня не отпускал, уговаривал оставаться с ними; я у них завтракал, обедал и ужинал. Я только дважды нарушил установленное правило: предупредил Крупскую, что к обеду не явлюсь, и ходил в старые районы Кракова, где было множество кафе”. Любимым рестораном Сталина был “Гавелка” – он и сейчас работает на площади Главного рынка. Ленин беспокоился, если Сталин обедал в городе.

– Послушайте, старина, вы уже второй раз обедаете не с нами – мы вас что, плохо кормим?

– Нет, товарищ, мне все очень нравится, просто неловко, что вы меня всем обеспечиваете.

– Но вы же наш гость, – настаивал Ленин. – И что, хорошо вы поужинали в ресторане?

– Еда была неплохая, а вот пиво – превосходное.

– А, теперь понимаю, – сказал Ленин. – Вы скучаете по пиву. Что же, будет теперь вам пиво и дома, – и он “попросил свою тещу каждый день ставить гостю две-три бутылки пива”. Сталин был вновь тронут заботой Ленина.

“Ильич нервничал тогда по поводу “Правды”, – вспоминает Крупская. На самом деле Ленина выводили из себя сталинские примиренческие передовицы. “Нервничал и Сталин. Столковывались, как наладить дело”. Перед Лениным стояло несколько задач: он хотел утвердить контроль над “Правдой”, разработать национальную политику и продвинуть ценного соратника. Ему нужен был большевистский эксперт по национальному вопросу – не русский и, конечно, не еврей. Тремя годами ранее Ленин утверждал, что Сталин лучше разбирался в национальном вопросе, чем Жордания. В итоге он пришел к решению, которое позволило убить всех зайцев одним выстрелом: вместо возвращения в Петербург Сталину было поручено остаться в Европе и изложить в статье новую национальную политику большевиков. Сталин согласился.

Около 28 декабря 1912 года к Ленину, Сталину и Зиновьеву приехали Малиновский, двое других думских депутатов, подруга Сталина Валентина Лобова и обеспеченная пара из Вены – большевики Александр и Елена Трояновские, а также нянька их детей, латышка. Коба “говорил негромко”, но “размеренно… с неумолимой логикой… – вспоминала 19-летняя нянька Ольга Вейланд. – Иногда он выходил в первую комнату и, прохаживаясь по ней, внимательно слушал выступления товарищей”.

Сталин все еще противоречил Ленину, а Ленина громогласно защищал Малиновский – по весьма сомнительной причине. Ни Ленин, ни охранка не хотели объединения социал-демократов. Поэтому охранка велела Малиновскому держаться идей “твердой политики”; тем временем Сталин настаивал, что может перековать нескольких меньшевиков. Он надеялся, что Ленин поймет: “нужно работать и немножечко подождать с твердой политикой”. Кроме того, думской шестерке был нужен настоящий руководитель – конечно, он сам.

В письме в Петербург Сталин жаловался, что атмосфера невыносимая. По его словам, все были невероятно, чертовски заняты, но его положение было не так уж и плохо. Затем он написал почти любовное письмо старому другу Каменеву: “Целую тебя в нос, по-эскимосски. Черт меня дери. Скучаю без тебя чертовски. Скучаю – клянусь собакой! Не с кем мне, не с кем по душам поболтать, черт тебя задави. Неужели так-таки не переберешься в Краков?”

Впрочем, одного друга Сталин в Кракове нашел – Малиновского. Осужденный насильник и провокатор из охранки в это время получал баснословное жалованье – 8000 рублей в год (начальник императорской полиции получал только 7000).

“Живой такой человек, оборотистый… красивый, – вспоминал Молотов. – Внешне немножко на Тито похож”. Сталин написал ему теплое письмо, передал привет “Стефании с ребятами”. Хитрый Малиновский выставлял предателями других большевиков, отводя от себя внимание. Но груз двойной жизни давил на него; у него случались срывы.

Во время последнего собрания, в канун Нового, 1913 года, Сталин наконец согласился с Лениным. “Все резолюции принимаются единогласно, – радостно писал Ленин Каменеву. – Гигантский успех!” Но Сталина не расстраивало поражение. На собрании, как докладывал Малиновский охранке, было восстановлено устройство большевистской машины: Заграничное бюро (Ленин и Зиновьев, секретарь – Крупская) и Русское бюро (главными здесь были Сталин и Свердлов, теперь главный редактор “Правды”; секретарь – Валентина Лобова)[160]. Сталина убрали из “Правды”, но теперь он стал главным большевиком в России (оклад – шестьдесят рублей в месяц). Ему была поручена престижная роль теоретика. Сталин трудился над статьей о национальном вопросе, Ленин вносил свои предложения. Первый вариант статьи Сталин отослал в Петербург.

После собрания Ленин и большевики пошли в театр отмечать Новый год, но, как пишет Ольга Вейланд, пьеса оказалась плохой. “Владимир Ильич, посидев немного, решительно встал и ушел вместе с Надеждой Константиновной”. Ленин, Сталин и другие встретили Новый, 1913 год в отдельном кабинете в ресторане. Уже в старости Вейланд признавалась, что Сталин начал с ней флиртовать. “Владимир Ильич был очень весел. Он шутил, смеялся, подпевал и даже принимал участие в играх”2.

Вскоре Сталин приехал к Трояновским в морозную и заснеженную Вену. Ленин говорил о них: “Хорошие люди… у них есть деньги!” Александр Трояновский был красивым молодым дворянином, армейским офицером: после Русско-японской войны он стал марксистом. Теперь он редактировал и выпускал журнал “Просвещение”, где должна была выйти статья Сосо. Трояновский прекрасно говорил по-немецки и по-английски, жил со своей красавицей женой – дворянкой Еленой Розмирович – в большой и уютной квартире на Шёнбруннершлоссштрассе, 30[161]. По этой улице ежедневно проезжал престарелый император Франц-Иосиф – из Шёнбруннского дворца в свою рабочую резиденцию, Хофбург.