– Ториано погиб? – прошептал я.

– Никто не знает, – шепотом же ответил Фаркаш. А потом добавил вслух, обычным голосом: – Что ж, мистер Спивет, мы рады, что вы здесь.

– Ой, пожалуйста, называйте меня Т. В.

– Отлично, Т. В. – Фаркаш снова перешел на шепот. – Мы тебя тут давно ждем.

– Правда?

– Инструкции найдешь за воробьями, – прошептал он.

– Что-что?

Он отсалютовал мне и выскользнул из комнаты, прикрыв за собой дверь.

Совсем обескураженный, я снова открыл коричневый конверт и обнаружил там второй пакет, озаглавленный «Стайное поведение домовых воробьев», авторства Гордона Реджилла. Эта статья тоже была несколько раз отксерокопирована, некоторые страницы уже еле читались.{183}

– Фаркаш! – завопил я.

Откуда они узнали про стаю воробьев, которая спасла мне жизнь? Я же никому не рассказывал! А если они знали по воробьев, то знали ли про Джосайю Мерримора? Знали, что я убийца? Станут ли теперь меня шантажировать?

Я перевернул стопку листов. С обратной стороны кто-то написал:

Понедельник. Полночь.

Зал птиц округа Колумбия.

– Фаркаш! – заорал я, кинулся к двери и, рывком распахнув ее, обнаружил мистера Джибсена, который как раз потянулся к ручке с наружной стороны.

– О, Т. В., уже на ногах! Великолепно! Вижу, тебе все доставили.

– Где Фаркаш? – спросил я.

– Кто?

– Фаркаш, – повторил я нетерпеливо, озираясь по сторонам.

– Курьер? О, я как раз видел, как он уходил. А что? Тебе надо еще что-то?

– Нет, – покачал я головой. – Нет.

– Как сегодня, мой мальчик, не очень болит?

Я вдруг осознал, что в суматохе доставки папок, отчета и писем напрочь забыл о ране. Но стоило Джибсену напомнить мне о ней, грудь сразу заныла.

– Болит, – вздохнул я. Зал птиц округа Колумбия? Полночь?

– Я так и думал, – сказал Джибсен. – И принес тебе еще волшебных таблеток.

Я послушно взял две таблетки и лег на кровать.

– Да уж, – проговорил Джибсен. – У тебя вчера вышло фантастически, просто фантастически!

Слова лились гладко и ровно. По утрам его речь звучала как-то спокойнее. Должно быть, мышцы его челюстей зависели от притяжения луны, как приливы.{184}

– О большем я и мечтать не мог, – продолжал он. – Ты им понравился. Само собой, это всего лишь сборище ученых, но если их можно считать показателем общественной реакции, мы нашли золотую жилу. В смысле, мне ужасно жаль, что с тобой все это произошло. Это совершенно…

Он присел на краешек кровати. Я слабо улыбнулся ему. Он улыбнулся мне в ответ, похлопал по кровати и снова встал.

– Но какая вышла история! Теперь у меня телефон просто разрывается. Они все сражены, сражены наповал! Горе, юность, наука. Вот уж трезубец так трезубец!{185}

– Трезубец?

– Ну да, трезубец, – повторил он. – Люди так чертовски предсказуемы. Да я могу целую книгу накатать о том, как заставить людей сопереживать. – Он подошел к картине с Джорджем Вашингтоном и задумчиво остановился перед ней. – У Вашингтона тоже был свой трезубец – и смотри, как все обернулось.

– А у него какой трезубец был?

– Ой, да не знаю, – раздраженно отмахнулся Джибсен. – Я не историк.

– Простите, – пробормотал я.

Джибсен вроде как слегка смягчился.

– Ну, я, конечно, не хочу перегружать тебя, но… Ты уверен, что готов?

– Думаю, да, – ответил я.

– Великолепно! – улыбнулся он. – Си-эн-эн хочет успеть раньше всех. Пресс-релиз уже вышел, и нам звонил Тэмми… и не хочу обнадеживать тебя раньше времени, но Белый дом тоже вроде как разнюхивает.

– Белый дом?

– Доклад президента конгрессу уже на следующей неделе. Наш бесстрашный лидер, разумеется, плевать хотел на науку, но ты – очень выигрышная тема. Так и слышу, как он разглагольствует: «Взгляните – американская система образования работает! Сердце нашей страны порождает юных гениев!» О, ну да пусть, не будем лишать его великого научного момента. Кто знает, может, он и бюджет нам повысит.

– Вау! – восхитился я, на миг забывая, кто такой президент. Интересно, каково было бы пожать ему руку.

– Что ж, думаю, тебе стоит поскорее позвонить доктору Йорну, твоему приемному… в смысле, позвони доктору Йорну и твоей сестре и скажи им срочно ехать сюда.

– Грейси?

– Ну да, Грейси. Еще нам понадобятся фотографии твоих родителей и… твоего брата. У тебя есть какие-нибудь семейные фотографии?

Я вспомнил, что уберег рождественский снимок нашей семьи, переложив в Чикаго в рюкзак, но внезапно ощутил, что совершенно не хочу давать его ни Джибсену, ни кому либо еще из смитсоновцев. Не хочу, чтобы люди видели изображение моей семьи в газетах или по телевизору – и думали, будто все умерли. Грейси бы, уж конечно, охотно приехала позировать на научном красном ковре – да на любом красном ковре! – и, скорее всего, вполне подыграла бы мне в шоу «В семье Спиветов все умерли» – да только я бы всего этого кошмара и обмана просто не вынес.

– Нет, – сказал я. – У меня была фотография, но я потерял ее в Чикаго.

– Какая жалость, – посетовал он. – Что ж, когда будешь говорить со своим… с доктором Йорном, попроси его прислать нам срочной почтой какие-нибудь фотографии. Мы за все заплатим. И отдельно напомни ему про фотографии твоего брата.

– Ой, а у доктора Йорна не осталось фотографий, – заявил я. Зубы так и ныли.

– Совсем-совсем?

– Нет. Он решил, что смотреть на них слишком больно, так что взял все и сжег.

– В самом деле? Какая жалость! Чего бы только я не дал за фотографию твоего брата, желательно с ружьем, а тебя на заднем плане. Да, это было бы слишком хорошо, слишком. А как там его звали?

– Лейтон.

Мы сидели, глядя друг на друга.{186}