Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Что значит “скучает”?
– Наверное, это лучшее, что ты от меня унаследовал. Тебе не бывает скучно, даже когда ничего не делаешь.
На его мобильнике звякнул ответ Франсуа Шато.
Блондин совершенно уверен, что это так называемый велосипедист. Непостоянный член, из группы “кротов”, вернее, того, что от нее осталось.
Его зовут Венсан Берье, – написал Адамберг, – он живет в Валлон-де-Курселе. Вам это что-нибудь говорит?
Ничего не говорит. Но я там бывал, в Валлон-де-Курселе. Очаровательная деревушка, у подножия горы.
– Он что, издевается? – спросил Адамберг, показав сообщение Кромсу.
– Не думаю.
Какая гора, это около Дижона, –
написал Адамберг.
Они так там ее называют. Все придумывают себе свою гору, комиссар. Спокойной ночи.
– Нет, все-таки издевается.
Адамберг позвонил Фруасси:
– Кто дежурил сегодня у дома Франсуа Шато?
– Минутку, комиссар. Ламар и Жюстен. Но сегодня Шато к себе не вернулся. Хотя обычно он появляется в одно и то же время. Ноэль зашел в его отель пятнадцать минут назад. Бывает, что Шато допоздна торчит на работе. У них через две недели налоговая проверка, и наверняка бухгалтер зашивается. Но в кабинете его не было или уже не было.
– Никто не видел, как он входил или выходил?
– Нет. Шато обычно идет через сад, оттуда у него есть прямой доступ в кабинет. Он вполне мог там оказаться так, что никто и не заметил.
– Он вполне мог оказаться и в другом месте, Фруасси. И у него было полно времени, чтобы вернуться из Дижона.
Адамберг послал новую записку Франсуа Шато:
Вы где?
Дома, в постели. Вы на часы посмотрели, комиссар?
23.15. Мои люди не видели, как вы вернулись.
Значит, у них плохое зрение, что не лучшим образом отразится на моей безопасности. Я готовился в отеле к налоговой проверке. Вернулся домой двадцать минут назад.
– Черт, – сказал Адамберг, бросив телефон на стол.
– Но тот полицейский говорит, что преступник толстый.
– Это человек из Общества, то есть он умеет преображаться. Если он кажется толстым, значит, на самом деле он худой. Шато худой.
– Но невысокий. А он сказал, что рост преступника метр восемьдесят.
– Или меньше.
– А зачем бы Шато стал рубить сук, на котором сидит, уничтожая членов собственного Общества?
– Робеспьер тоже уничтожал своих.
Прежде чем подняться к себе, Адамберг взглянул на экран мобильника. Бригадир Облат не терял времени даром: ему уже пришли снимки знака и места преступления. Он сел поудобнее и внимательно изучил фотографии. Кромс стоял у него за спиной.
– Ну что, едешь в Дижон? – спросил он.
Старший бригадир Облат встретил его на вокзале Валлон-де-Курсель и отвез в гараж Венсана Берье.
– Тут ничего не трогали? – спросил, войдя, Адамберг.
– Ничего, комиссар, из-за знака. Мы ждали вас.
– Почему, как вы думаете, убийца не повесил веревку по центру? Почему она висит сбоку?
Облат почесал загривок, нещадно стиснутый воротничком мундира.
– Наверное, ему помешали канистры.
– Наверное. Стул, на который заставили встать Берье, уж больно тяжелый. Пойдите послушайте снаружи.
Адамберг поднял стул и снова опрокинул его.
– Ну? Вы что-нибудь услышали?
– Да нет.
– Соседи могли бы услышать?
– Они слишком далеко, комиссар.
– Тогда почему он так быстро сбежал?
– Сорвался, другого объяснения у меня нет. Сами подумайте, четыре убийства, нервы ни к черту.
– Можно снять веревку?
– Она ваша, – сказал Облат, забираясь на стул.
Адамберг ощупал веревку, словно проверяя ее на прочность, провел рукой вдоль шершавых волокон, подергал петлю и вернул веревку бригадиру.
– Отвезете меня в больницу?
– Поехали. Увидите, этот парень не из болтливых.
– Нервы ни к черту, – сказал Адамберг.
– Он в шоке. По-моему, ему хочется все забыть. Известное дело.
Адамберг вошел в дижонскую больницу около половины второго, когда пациенты закончили обедать. В воздухе еще витали запахи капусты и телятины неопределенного возраста. Венсан Берье его не ждал и безучастно смотрел телевизор, лежа под капельницей с трубкой в трахее. Комиссар представился и спросил, как он себя чувствует. Плохо. Вот горло. Голоден. Устал. Нервы, потрясение.
– Я ненадолго, – сказал Адамберг. – Мы связываем ваш случай с четырьмя другими убийствами.
Берье вопросительно поднял брови.
– И вот почему. – Адамберг показал ему знак. – Он был нарисован на канистре в вашем гараже, как и рядом с другими жертвами. Вам знаком этот символ?
Берье несколько раз отрицательно мотнул головой.
Адамберг даже не представлял себе, как трудно что-то прочесть на искаженном от постоянной боли лице человека, да еще с открытым ртом, заткнутым трубкой. Он был не в состоянии понять, лжет Берье или нет.
– Можете мне описать его седой парик?
Берье попросил блокнот и ручку.
На старинный лад. Как раньше носили мужчины, –
написал он.
– Вы правда не догадываетесь, кто на вас напал?
Понятия не имею. Простая, спокойная жизнь.
– Не такая уж спокойная, господин Берье, раз время от времени вы уезжаете из Валлон-де-Курселя, прочь от тишины, покоя и семейного очага, в Общество по изучению текстов Максимилиана Робеспьера?
Берье нахмурился, с удивленным и недовольным видом.
– Нам это известно, – сказал Адамберг. – Остальные четыре жертвы тоже его посещали.
Берье снова взял ручку.
Только жене не говорите, она не в курсе. Ей это не понравится.
– Я ничего ей не скажу. Почему, господин Берье?
Мне рассказал о них мой коллега. Я часто езжу в Париж на стажировки по программному обеспечению. Повышение квалификации. И как-то вечером я зашел к ним.
