— Протестую! — Барбудо вскочил. — Я вернул их к жизни, и только! Не знаю, кого там они убили и за что, но вы не смеете взваливать эту вину на меня!

— Так, спокойно! — я примиряющее поднял ладони. — Доктор, будет лучше, если вы всё без утайки расскажете. Или вам есть что скрывать?

— Скрывать мне — запомните, любезный, — нечего! Вы, вообще-то, уверены, что хоть кто-нибудь из вас окажется в состоянии понять мои объяснения?!

— Мы постараемся. Я читал ваши статьи, доктор. Те, что смог найти.

— Эти болваны закрыли мне доступ к публикациям… — пробормотал он. — Ну хорошо, слушайте.

Теорию Барбудо при всём желании нельзя было назвать тривиальной. Исследуя криобиоз, доктор заинтересовался ни много, ни мало — самим механизмом работы сознания, метафизическими принципами, святая святых личности. Он был убежден: проблема кроется отнюдь не в биохимии замороженного организма. Думаю, никто, кроме него, не смог бы разрешить эту задачу. Гремучая смесь нейрофизиологии, философии и психиатрии — кто ещё из научной братии посмел бы возводить логические построения на стыке всех трех областей, не боясь превратиться в посмешище?

Говоря о сознании, Барбудо сравнивал его с граммофоном или фонографом. Представьте себе восковой валик, говорил он. Валик с записью, по канавкам которой непрерывно скользит игла звукоснимателя, рождая мелодию. Эта мелодия, транслируемая вовне, и есть наша личность со всеми её предпочтениями и антипатиями, со всеми комплексами и привычками. Но запись эту нужно подновлять, что, собственно, происходит непрерывно — ибо любой внешний раздражитель вызывает у нас очередной отклик, чертит очередную канавку… И лишь длительный ледяной сон останавливает действие механизма.

— Психика разумного существа — тонкая материя, государи мои. Слишком тонкая, чтобы выдержать долгий период бездействия! Дело здесь отнюдь не в физиологии, эти болваны ошибались. Дело в метафизике! Некоторые животные переносят сотни лет криобиоза безо всякого вреда для себя. Их запись слишком примитивна, борозды слишком глубоки — это просто набор инстинктов, он не требует постоянной подпитки… Но мы, фроги — совсем другое дело! Я уже говорил вам: способность наших организмов впадать в зимнюю спячку — всего-навсего атавизм! Теперь-то вы понимаете? Ничего, дайте лишь время — и эволюция всё расставит по своим местам!

— Как вам удалось победить «выморозку личности»? — спросил я, почти уже зная, что услышу в ответ.

— Я сделал новую запись поверх исчезнувшей. Копировал собственную структуру сознания, собственные ритмы — и ввел их в угасший разум этих несчастных! — доктор Барбудо гордо выпрямился. — Моё изобретение, гипношлем, эффективность которого вы уже могли наблюдать — вот инструмент, позволивший сделать это… И результаты превзошли самые смелые ожидания! Введенная извне информация не просто запустила психический механизм. Нет, она пробудила их память, воспоминания! Оживила, казалось бы, давно умершие участки записи! Они вновь — слышите, любезный, вновь стали полноценными личностями! Восстановили былые способности, навыки — всего за несколько дней! И учтите — им даже не потребовалась длительная социальная адаптация! Ведь в каждом теперь имелась частица моего разума, моих знаний, представлений о мире!

— И жажда бессмысленных убийств! — вдруг рявкнул Элисенварги.

— Чушь!

— Нет, доктор. Не чушь. Хотите, я скажу, в чем была ваша ошибка?

Он презрительно фыркнул.

— Сделайте милость!

— Я предполагал нечто в этом роде. Предполагал, что вы каким-то образом имплантировали часть своей личности в мозги тех несчастных… Беда в том, что вы социопат.

— Да как вы смеете оскорблять отца в его собственном доме! — выкрикнула дочь Барбудо. — Вы хам! Вы ничтожество, вы…

— Это не оскорбление, а медицинский термин, — оборвал я её. — Такова глубинная суть вашей натуры, доктор. Но вы сдерживаете себя — своей волей, силой собственной личности, этими накачанными ментальными мышцами. Такое называется латентной социопатией. Более того — вы сумели обратить свой психический недуг во благо, сделались блестящим ученым… Но ваши пациенты отнюдь не обладают вашими способностями, вот чего вы не учли! Зверь, которого вы содержите в прочной клетке, в их случае оказался свободен! Вы, ослепленный собственным интеллектом, одарили их не только знаниями. Все ваши темные желания, вся злоба и презрение, которые вы ошибочно полагаете жалостью… Всё это было воспринято ими, как должное. И в свой срок выплеснулось наружу, помноженное на недюжинную физическую силу горцев и привычку солдат убивать!

— Бред! Чушь!

— Первым вашим подопытным стал генерал «непримиримых», верно? Старый Шу?

— Ну да, — он раздраженно пожал плечами. — А какое это имеет…

— Самое непосредственное. Вы восстановили его личность, быть может, понаблюдали какое-то время — и отпустили восвояси, не слишком заботясь о дальнейшем! Полагаю, он просто сделался помехой вашему добровольному затворничеству… А следом вы разморозили и остальных шестерых — и каждый из них, уходя, нес в себе ядовитое семя безумия! Я ведь не зря назвал вас социопатом, доктор. Вам плевать на то, что происходит за пределами этого дома. Если б вы взяли на себя труд хоть изредка читать газеты, то были бы в курсе, что натворили в столице ваши подопытные!

— А может, он и был в курсе, — мерзким голосом заметил инспектор. — Может, он всё это проделал сознательно, откуда мы знаем? Я обычно предполагаю самое худшее, Монтескрипт. И знаете — мне редко приходится разочаровываться в собственных прогнозах!

— Хорошо, — внезапно сказал Барбудо, голос его сделался абсолютно спокойным. — Вы не верите мне, считаете каким-то безумным… Злокозненным… Что ж, это ваше право. Но я докажу вам, что вы ошибаетесь. Докажу прямо сейчас!

— Интересно, каким образом? — прищурился Элисенварги.

— Очень просто. Я подвергну гипнозу себя самого. Самому глубокому, который только возможен. Задавайте мне вопросы — любые, какие пожелаете; в этом состоянии ни один фрог не способен лгать!

— Отец! — испуганно охнула женщина.

— Спокойно, Келия. В каком-то смысле это будет справедливо. Я столько раз использовал гипношлем для других, и теперь пришел черед испытать его лично. Это абсолютно безопасно, ты знаешь.

— Может, вы собрались разыграть перед нами спектакль! — подозрительно буркнул Элисенварги.

Барбудо одарил его презрительным взглядом.

— Я ученый, а не жалкий фигляр!

* * *

Лаборатория располагалась на втором этаже особняка. Собственно, весь второй этаж был лабораторией: похоже, доктор подверг его перепланировке, снеся всё лишнее и оставив лишь несущие нагрузку стены. Кругом теснились странные механизмы, непонятного назначения инструменты, минералогические коллекции и ряды стеллажей с химикалиями… Да интересы у него разносторонние, ничего не скажешь!

Барбудо уселся возле письменного стола и небрежным жестом подернул рукав халата. Его дочь принесла медицинский стерилизатор и несколько ампул. Игла шприца впилась в дрябловатую кожу.