— Одним словом не ответишь. В твоем возрасте я мечтал быть чиен-чиа, благородным мечником.[169]Воспитание и уважение к закону не позволили мне переступить границу между вольнодумством и мятежом. Как ни плохи наши порядки, лучше их человечество ничего не придумало. Посмотри, сколько раз в Поднебесной сменялись династии, сколько раз ее завоевывали чужеземные варвары — сюнны, чжурчжени, тангуты, монголы. А строй оставался прежним, захватчики ничего не могли изменить, наоборот, растворялись в народе хань, приобщались к нашей великой цивилизации. Если мы развалим основу Чжунго, что придет взамен? Разруха и варварство, дикость и еще худшее тиранство, не носящее даже видимости закона, не сдерживаемое хоть какими-то традициями и обычаями.

Вот почему я стал полицейским и уже тридцать лет служу принципу Небесной справедливости. Невеликую карьеру я сделал за долгое, время, немного белого и желтого, яшмы и нефрита накопил. В моих сундуках больше тон, чем лан.[170]Нет моего имени в Железной книге с переплетом из металла, куда записываются наиболее выдающиеся заслуги подданных. Ну и что? Свой великий срок[171]я жду без страха. Если правы даосисты, меня не в чем будет упрекнуть Янь-вану. Если, как утверждают последователи Будды, моя душа переродится, я не воплощусь в навозного червя. Чего же мне бояться в этой юдоли?

И тебе, мальчик, желаю встретить второе величайшее событие в судьбе[172]с тем же духом спокойствия. Помни только, что в жизни отчетный срок[173]не продлевают, как в ямэне, потому делай то, что тебе предначертано, без колебаний и откладываний. Думаю, кстати, тебя излишне предупреждать, чтобы ты держал язык за зубами обо всем услышанном сегодня. Болтливость — одна из самых смертоносных болезней. А теперь разрешите откланяться. Я навещу вас сразу же по получении новых известий…

Три дня То почти не видел дедушку. Тот продавал лавки (нужны были деньги для похорон), вел переговоры с Ваном нищих. Мальчик потихоньку приходил в себя. Отца он любил, но как-то умозрительно, привык к его долгому отсутствию. И сейчас ему казалось, что папа снова уехал сдавать экзамен. По маме же скучал и с нетерпением ждал вестей.

Дождался. Вечером четвертого дня дедушка пришел в его комнату.

— Для всего есть хитрость, кроме смерти, все можно исправить, кроме испорченной сущности, все можно отразить, кроме ударов судьбы. Мужайся, Хуа То! Твоя мать красотой не уступала Люйчжу, а ныне, повторив ее поступок, доказала, что ровня ей в стойкости и верности.

Слезы заструились по щекам мальчика. Прекрасная Люйчжу была любимой наложницей известного богача, чиновника и поэта Ши Чуна. Всесильный фаворит Суй Сю[174]увидел ее и потребовал женщину себе. Красавица бросилась вниз с башни…

— Более того, в отличие от преданной, но смиренной Люйчжу твоя мать сумела отомстить насильнику и похитителю. Воздадим хвалу ее мужеству! Она повесилась на воротах дома Хун Хсиучуана в его загороднем поместье…

К жалости и отчаянию, наполнявшим душу То, прибавилась гордость. Повеситься на воротах чужого дома — страшная месть хозяину жилья. Окружающие узнают, что покойного незаслуженно оскорбили. Душа самоубийцы не поднимается на небо, она остается в жилище своего обидчика и всячески вредит ему. В таком месте никто не решится обитать. Для юйши поместье все равно что пропало, его придется продавать за бесценок…

— А где тело мамочки?

Дедушка тягостно вздохнул:

— За триста лан Ван нищих поручил своим подданным шпионить за домом юйши. Его лазутчики и сообщили о случившемся. Слуги вельможи куда-то увезли покойницу. Боюсь, мы не увидим больше ее, как и твоего отца.

— Умершие должны быть обязательно погребены с соблюдением церемоний, иначе души становятся бесприютными и требуют отмщения. Как могу я допустить, чтобы мои родители сделались бродячими духами! Ваши слова лишают меня последней надежды!

— Тот, кто живет только надеждой, умирает от разочарования!

— Клянусь, как только возмужаю, я уничтожу проклятого Хун Хсиучуана!

— Завещаю тебе месть в случае, если моя собственная попытка не удастся. Теперь постарайся отдохнуть. Завтра мы начнем панихиду по твоим родителям, чтобы хоть чуть-чуть успокоить их бедные души. От степени забот о покойных зависит благосклонное внимание предков к судьбам потомков…

По обычаю, в зависимости от достатка семьи, панихида длилась от трех до сорока девяти дней, число которых должно быть нечетным. Дедушка денег не пожалел, хотя все сбережения попали в лапы «разбойников». Сорок девять дней два пустых гроба стояли в молельне, на жертвенных столиках перед ними возвышались поминальные таблички, семья принимала и угощала бесчисленных гостей.

Похороны прошли блестяще: полсотни профессиональных плакальщиков, погремушки, барабаны, знамена. Процессия шествовала по улицам, рыдала, кричала, жаловалась Небу на невосполнимую утрату, била в бубны. Богам показывали еду, приготовленную для тризны, — жареных поросят, печенья, соленья, сладкие мяса, жареные мяса, крабов, креветок, рыбу, омаров, горы риса, хлеба, овощей и фруктов. И когда боги обозрели все это великолепие, еду отдали людям.

Чуть не полгорода с большой охотой участвовало в церемонии. Тысячи зевак наслаждались драмой чужой смерти, благословляли свой джосс, что вот они-то пока живы, это не их несут в гробах на вечное упокоение. Плакальщики профессионально лили слезы, призывая души умерших, рвали на себе халаты, купленные на средства заказчиков. Участники погребения, чтобы отпугнуть злых духов, шумели и галдели вовсю, потрясали связками чеснока. Дедушка и То вели себя с большим достоинством и приобретали лицо перед всем Чжэнчжоу: они не поскупились на погребальный обряд!

На всем торжественном маскараде только у них двоих (ну разве что в меньшей степени у Ло Гуана и трех верных слуг) сердце действительно разрывалось от искренней печали.

После символических похорон — закапывания пустых гробов — То собственноручно завершил поминальные таблички и вступил в большой траур, какой подобает соблюдать, лишившись родителей. В отличие от малого, тринадцатимесячного, этот длится три года. Мальчик надел одежду из рогожи, ел только постную пищу, ухаживал за могилами, охраняя их от осквернения. Дедушка даже нанял специального сторожа, дабы тот следил, чтобы рядом не похоронили чужого человека.